Юрий Цыганов - Зона любви

А Лик посмотрел на меня проникновенным щуром и говорит:

— Ха! Я тебя вижу! Всё твое внутреннее содержание! Ой-ей-ей! Всё так запущено…

— Где?

— Слушай же откровение Господа своего! Все твои беды в тебе самом. Много себя любишь, людей не замечаешь. Одному — беда!

Тоже — думаю — откровение…

— Всякая тварь земная достойна любви. В Любви все ответы…

— Так любовь не картошка, — сказал я, начиная заводиться, — на базаре не купишь… Коли не сподобился к истине прикоснуться, так уж, как говорится, пардон.

— Купить-то не купишь… только ты не юродствуй тут… к истине, понимаешь, прикоснуться! Ишь, как вывернул! На то ты и человек с душой и сердцем, чтобы любить и сострадать. Быть милосердным. Не обижать себе подобных… врагов прощать. А ты многих в жизни обидел. И, по большому счету, не любил никого!

— А вот тут ты не угадал! — непроизвольно вырвалось у меня. — Я мать свою любил… Марину любил, Анну… Я любил всё живое, всё — стоящее! Серегу — кореша своего драгоценного! Гришу Чекотина — чистая душа… Серегу Евстифеева — просто хорошего парня, в кошке Марусе души не чаял… — выпалил залпом и тут же пожалел о сказанном.

— Какая кошка? — возмутился Лик. — Причем здесь кошка! Ты в грехе всю жизнь прожил — распутничал, пил, богохульничал! А он — кошка какая-то…

— Страсти… меня разрывали страсти! — зачем-то ввязался я в этот, никому не нужный дурацкий спор. — Я не мог совладать… Я гасил в тех страстях свой огонь…

— Страсти, говоришь? Ха-ха-ха! Не-ет…

Лик заурчал и как бы вздыбился всей своей грозной сутью, над моим ничтожеством.

— То не страсти были, то — плотоядие! — пригвоздил он меня навсегда к позорному столбу.

«О-о-о! Всё, — думаю, — приехали! Мы так не договаривались. Партком какой-то, времен застоя. Ну, сука, а за Марусю ты мне ответишь!»

— Работать над собой было нужно. Самосовершенствоваться! Как ваш поэт говорил: «Душа обязана трудиться…»

— Естественно… — говорю, а сам думаю:

«Достал! Замочить бы эту крысу музейную! Долбануть ракетой „Воздух — воздух“ по его гнездовищу!».

— Правильно! А ты чем занимался? И день, и ночь квасил да развратничал! Талант свой на шлюх променял!

— Выключи, — шепчу Ягодке, — мне такой разговор не нравится. И Пастернака я, кстати, терпеть не могу…

Когда отключились — расшаркивались, естественно, минут пять, скорбный вид изображали, выслушивая нотации, — спрашиваю:

— Это что за явление?

— Бог.

— Не валяй дурака, Ягодка…

— Почему?

— Тоже вибрационный двойник? Система сбой дала?..

— Не знаю. Я заказал — мне вывели. Какие проблемы?

— На деда Мороза мужик смахивает, будто ряженый! Борода — не настоящая…

— А ты что хотел? Как я тебе Бога покажу, когда он НЕЧТО! Как я тебе субстанцию покажу? Какого стилисты сделали, такой и есть. Его так народ представляет. Вот и вывели на экран некий среднестатистический облик.

— Забавно! И это чучело миром правит?

— Зачем правит! Я же тебе толкую, это — усредненный образ. Идол, если хочешь… А Мир существует совсем по иным законам.

— Безбожным?

— Ты понимаешь, — заговорил вдруг Ягодка с жаром, — и Бог, и Дьявол — субстанции. Их невозможно узреть. Они всепроникаемы. Ну… как рентген, чтобы тебе понятнее было. Они — везде! И, по большому счету, равнодушны к вашим делам. У них свои правила игры. Свои понятия. Они скорее функции, чем личности, но живут категориями мощными, глубинными. А человечество одеяло на себя тянет. В основной своей массе, сюсюкает, сопли жует: «Ах, зло, какое плохое; ох, добро, какое хорошее! Давайте, ребята, жить дружно, созидать Храм Любви! Богу молиться! Любовь — это Бог! Обретем, братья, бессмертие души». И молятся — лбы разбивают. Да, на хрена это бессмертие, дурни, такой поганой душе? Будто торгуются: «Ты — мне бессмертие, я — тебе два добрых дела!» А Богу плевать на ваши расклады. Потому что всё не так устроено. Есть две истинные зоны — «добра» и «зла», сплетенные намертво. Плюс и минус. Аверс и реверс одного явления. Попади в эту зону, — обретешь понимание, смысл. Нет — будешь суетиться и врать всю жизнь. И Бог не заметит тебя, и Дьявол ухмыльнется только, сколько бы ты ни молился, потому что и пространство, и время у них свое, то есть, нет его вовсе. Но эволюция у вас единая — вы развиваетесь, и глубже становитесь, и шире. Вместе! Мир распускается, как цветок. Разлетается — как облако. Вот в этом — истинное единение! Вот он — улей. Только в отличие от вас, они лишены самооценки. Это вы наделили их своими качествами, поскольку ИНОЕ представить себе не умеете. Дальше деда Мороза и черта рогатого фантазия не ушла.

— Ладно.

— Что ладно?

— Давай, тогда, — говорю, — на ЭТОГО посмотрим.

— На кого еще?

— Ну, на Дьявола. Как его твои стилисты изобразили? Как черта рогатого? Я бы с ним договорился…

— Он тебе на земле не надоел?

Очнулся я на Варе. Я находился в ней. Так я еще никогда не просыпался…

«Началось в колхозе утро», — подумал я и встал.

И еще подумал: «Неужели это всё творится со мной?».

Я увидел кучу дерьма в середине комнаты. Собачий «привет» от лучшего друга…

«Справедливо,» — подумал я.

Бедняга залезла под кровать и с испугом смотрела на меня. Я был гол, одинок и жалок, как побитый и осмеянный всеми бесеныш. Хотя, в зеркале я отражался. Но, лучше б туда не заглядывать…

«Бежать!»

Я торопливо оделся и вышел на кухню. Мишка сидел один у разгромленного стола. Спал он тут, что ли?

— Чего-нибудь осталось? — сказал я, чтобы что-нибудь сказать.

— Голяк.

— М-да…

— Ребята вчера заходили, — сказал Мишка раздраженно.

Он, видно прикидывал, где бы достать национального пойла.

— Как чувствуют, волки, когда у меня загул. Всё подъели!

— Всё понятно… Я поехал.

— Давай.

Слава богу — две сотни оставались. Сказался опыт утренних мытарств. Сотню — на такси, понятно, но вторая-то — моя! Это, по тем ценам, две бутылки приличной водки и что-нибудь кисленькое засосать.

Хотелось одного: юркнуть незаметной мышкой в свою норку и упасть в колыбель мирозданья.

Как доехал, взял водку — не помню. Всё происходило на автопилоте. Две бутылки я съел незаметно. В кромешном чаду.

Я не хотел возвращаться в этот мир… я отвык…

Одно тревожило: отсутствие денег.

В принципе, кое-чего найти было можно. Около восьмисот баксов я давал в долг. Но должников нужно было еще отловить и загнать в угол, чтобы отдали. Занятие это ответственное и тяжелое. Можно было занять самому. Продать работы отца. Его, в отличие от меня — покупали. Но всем этим нужно заниматься, на свежую голову. А где ее взять?