Эдуард Лимонов - Священные монстры (портреты)

Удивляет в его истории только несоответствие, на первый взгляд, двух частей его жизни: знаменитого модного писателя, плейбоя и американофила со смертью патриота и фанатика. Он одевался как американец, был впереди своего времени и качался в спортзалах - известна целая книга-альбом его обнаженных и полуобнаженных фотографий, сделанных в его красивом доме с красивым двором и фонтаном. У него были дружеские отношения с американским издателем Альфредом Кнопфом, который приглашал его в Соединенные Штаты, в его доме подавали чай в пять часов, как в доброй старой Англии. На первый взгляд, это не сходилось все с Мишимой с ритуальным кинжалом в головной повязке камикадзэ, вспарывающим себе живот.

Но на самом деле, эти две части его уживались. На уже упомянутом фото, где он как свежий рокер 50-х годов, плакат, на фоне которого он стоит изображает офицера, опустившегося на колени, расстегнув мундир и рубашку офицер делает харакири. Играет офицера - актер Мишима, он же режиссер и автор сценария. Плакат висит на стене в Гринвич-Вилле, город Нью-Йорк. Так что он давно органично соединил свой средневековый кодекс самурая и свой американизм современного человека. К тому же, существует интересная, американская по происхождению гипотеза, высказал ее бывший американский посол в Японии, что японцы никогда не простили и не простят Америке Хиросиму и Нагасаки. Что вся нация планомерно, замедленно, настойчиво убивает себя работой для того, чтобы достигнув экономической мощи по-американски, страшно отомстить и уничтожить Америку. Сведения о том, что люди Мишимы тренировались на военных базах, японских сил самообороны, я почерпнул из статьи этого американца. К сожалению, лишенный в тюрьме справочных материалов, я не помню фамилии. Возможно его фамилия Дэвис и что-нибудь Junior.

Мишима - из тех писателей, которые больше остаются в памяти человеческой, как люди необычайных поступков, подкрепляющих судьбой и кровью те идеи, которые декларировали. Крепкость Мишимы в его эссе "Солнце и Сталь", его комментарии "Хагакурэ", делающие его практически соавтором книги - подкреплены изуверским поступком на балконе штаба сил самообороны. Мишима поставил хорошую красивую точку в конце своей судьбы. Ведь восстание не удалось.

Подумав, решил, что буду все же называть его как принято уже в русской транскрипции: Мисима. Так пронзительнее. Добавлю, что американизм Мисимы простирался так далеко, что он завещал, чтобы переводы его книг на европейские языки были сделаны не с японского оригинала, а с американского английского.

Я нашел хрестоматию для старших классов (а может это была хрестоматия для института) по литературе в ванной комнате. Ванная была общая для всех трех семей нашей квартиры по поперечной улице, д. 22 в Харькове. Мне было 15 лет и я обнаружил в книге стихотворение "Незнакомка". Я прочел его и сгубил свою душу. Начиналось пришествие незнакомки исподволь:

"Вдели над пылью переулочной

Над скукой загородных дач

Лишь золотится крендель булочный

И раздается детский плач

И каждый вечер за шлагбаумами

Заламывая котелки

Среди канав гуляют с дамами

Испытанные остряки"

И вот она появляется:

"И каждый вечер в час назначенный

иль это только снится мне

Девичий стан шелками схваченный

В туманном движется окне".

"Всегда без спутников, одна

Дыша духами и туманами

Она садится у окна

И веют древними поверьями

Ее упругие шелка

И шляпа с траурными перьями

И в кольцах узкая рука

И странной близостью закованный

Гляжу за темную вуаль

И вижу берег очарованный

И очарованную даль

Глухие тайны мне поручены

Мне чье-то сердце вручено

И всей души моей излучины

Пронзило терпкое вино"

А рядом у соседних столиков

Лакеи сонные торчат

И пьяницы с глазами кроликов

"In vino veritas!" - кричат..."

Стихотворение сразило меня наповал и заставило задуматься. Я доселе ненавидел стихи. Я брал в библиотеке книги о кораблях, о путешествиях, по ботанике и зоологии. Любимой моей книгой была "Путешествие на "Бигле" и исследования Галапагосских островов" Чарльза Дарвина. Я обожал книги по истории и упивался "Крестовыми походами", переписывал в тетрадки хронологию царствований французских королей и императоров Священной Римской Империи. А тут я пошел и попросил дать мне стихи Александра Блока. Пораженная библиотекарша принесла мне из хранилища небольшую книжку с веткой сирени на обложке: "Юношеские стихи Блока". Это был май месяц, лучший месяц в году для знакомства со стихами Блока. У нашего школьного товарища Вити Ревенко умерла мать, и мы всем классом пришли в его старый сад, где цвела сирень, и слышали как в старом доме старухи отпевали покойную. И был я влюблен в высокую красавицу из барака по фамилии Лазаренко, Женя. Все это сложилось в некую общую неистовую мелодию.

"Старый дом глянет в сердце мое

Розовея от края до края

И окошко твое...

Этот голос он твой

И его непонятному звуку

Жизнь и горе отдам

Как во сне, твою прежнюю милую руку

Прижимая к губам..."

- так написал об этом Блок.

Все его творчество можно озаглавить как "Мистика пола". У него были странные отношения с невестой - Любовью Менделеевой. Он был не в силах преодолеть нечто, что называется "complex of respect" - комплекс уважения к своей подруге, попросту говоря, не мог завалить ее в первом попавшемся месте и раздвинуть ей ноги. Его период ухаживания длился неимоверно долго, наконец, они поженились. Но и после этого оставались телесно чужими друг другу. Благодаря такому аномальному поведению, стихи этого гибкого херувима со стеклянными выпуклыми очами и гетевским носом приобрели букет, подобный старому вину, глубину вкуса. В "Незнакомке", как я впоследствии узнал, изображена дачная местность в Сестрорецке, под Питером, там был ресторан и туда ходили проститутки, искать клиентов. Именно поэтому: "всегда без спутников, одна / Дыша духами и туманами / Она садится у окна". Банально, вульгарно. Но как он это раздул! Что он из этого эпизода сделал! Какое очарование греховного пола! (Лучше пола, чем секса! Секс это что-то юношеское и спортивное. Пол - это страшнее.) Через всю жизнь Блок пронес очарование проститутками. И актрисами. Вот с ними он чувствовал себя свободным. А Люба Менделеева его угнетала. Даже когда он уже спал с ней. Потом его друг поэт Андрей Бугаев, он же Белый, вошел в "священный" союз с Любой и с ним, подобный тому, в котором состояли Брики и Маяковский. Кто там что чувствовал, трудно сказать, возможно Блоку была милее Люба, оскверненная, подобно проституткам, связью с другим мужчиной? Когда Блок уже давно был мертв, в 1928 году какой-то мемуарист, не помню кто, но помню сцену, встретил Любу Менделееву, толстенькую, маленькую женщину с папиросой в коридоре какого-то учреждения вроде "Потребсоюза" или издательства, она курила. Прекрасная Дама! Любовь Блока, она была в плохих рваных чулках. Боже мой, лучше бы она умерла!