Игорь Редин - Синий роман

– А что, няня, смогу ли я когда-нибудь выиграть?

– Ты дурак или просто прикидываешься? Я же тебе русским языком сказала, что в картах тебе ничего не светит. И ещё. Вот посмотри. Видишь эту линию? Какая-то она у тебя короткая.

– Что это за линия?

– Это линия жизни.

Стоит ли говорить, что юности свойственна беспечность? Но, на всякий случай, он спросил:

– А что это означает? – вопрос явился последней каплей в трёхлитровой чаше терпения Арины Родионовны.

На грани нервного срыва, но внешне очень спокойно она произнесла:

– А значит это то, что жить тебе на белом свете осталось не так уж и много, чтобы можно было разбрасываться жизнью, куда ни попадя. И ещё это то значит, что убьют тебя, бестолкового. – Она заплакала, но сквозь слёзы продолжала: – убит ты будешь на дуэли, человеком по имени… – в голове её, выстроившись в колонку из телефонного справочника, возникали имена: Ленин, Брюс Ли, Гребенщиков, Никита Рязанский, Гоголь, Нил Армстронг, Ван Дамм, но всё это было не то. И когда она уже отчаялась найти среди этого хаоса имён то, единственное и такое необходимое, перед глазами её на огромном, как небо, листе ватмана кто-то аккуратно и с любовью начертал: – Дантес.

Почерк был каллиграфическим.

– Но я даже не знаю, кто это такой, – беспечность покинула чело юноши, уступив своё место беспокойству.

– Теперь знаешь, – молвила тихим голосом женщина, и на её лице появилась демоническая улыбка.

Ладони. Именно они являются объектом пристального внимания хиромантов. Я, например, видел ладонь, линии которой складывались в одно матерное слово. Только вместо "Й" краткого в конце того слова стояла буква "И". Обладательница этой ладони автоматически становилась обладательницей столь драгоценного груза и, причём, заметьте, во множественном числе. Очень редкое и удачное приобретение, похвастаться которым суждено не каждому. Впрочем, по этой же причине она не ходила к гадалкам. Вот таким незатейливым способом Господь уберёг счастливицу от соблазна познать Карму. И почему Он не сделал того же с Александром Сергеевичем Пушкиным? Загадка.

Пушкин расхаживал из угла в угол и пытался найти рифму к слову любовь. Слова: кровь, морковь и свекровь он отмёл, как неподходящие по смыслу. Однако в голову больше ничего не приходило, и он остановил свой выбор на слове "вновь". Выдал на-гора поэзии зарифмованный перл типа:

"Свирель в душе проснулась вновь,

Когда вошла в неё любовь…".

Поняв, что данные словеса ничего общего с любовью не имеют, он стал, забавы ради, экспериментировать:

"Свекровь. Взыграла её кровь,

когда узрела та морковь",

"Любовь… Морковь. Бунтует кровь.

Когда в трактир идёт свекровь",

"И вновь любовь пускает кровь

Если не ест морковь свекровь"

и так далее, и тому подобное, и ещё штук тридцать аналогичных словесных испражнений…

Няня была права, и Александр Сергеевич стал-таки поэтом. Однако карт не бросил. Напротив. Узнав, что есть такая непыльная статья дохода, как литературный гонорар, он пустился во все тяжкие.

В среде некоторых пушкиноведов бытует мнение, что плодовитость поэта напрямую связана с карточными долгами. Платить-то надо, а то, неровен час, и перо под ребро можно схлопотать. Вот и приходилось писать "Сказку о царе Салтане" и "Золотой рыбке", о благородном разбойнике Дубровском и не менее благородном, но медном всаднике. А поскольку редакторы печатных изданий за мыло платить не желали, приходилось Александру Сергеевичу напрягаться. Для того чтобы произведения его были высокохудожественными и при этом удобоваримыми.

Так и жил наш герой, убивая время за карточным столом и реанимируя его же за столом письменным. А, что до водки и баб – были такие. Водка с женщинами! Кто станет утверждать, что это плохо? Разве что какой-нибудь педераст непьющий.

Дантес Жорж Шарль – барон Геккерен – французский монархист не так давно приехал в Россию. Сидит в шикарных апартаментах путаны столичного разлива. Нога на ногу. Огромная сигарета в красивых и ровных зубах от лучшего дантиста. Хотя, стоп. Какая, в жопу, сигарета в те времена? Да хоть “Camel”. Несмотря на то, что тогда в СПб в моде было всё французское, Жорж Шарль отдавал предпочтение американским сигаретам. “Gitanes” пролетал, как фанера над Парижем.

Дантес Ж. Ш., так же, как и Пушкин А. С., грешил стихосложением. Но, в отличие от Александра Сергеевича, делал он это для души, а не за деньги. Ему не нужно было беспокоиться за качество своих произведений, стихосотворённых на скорую руку и босую ногу. Писать в рифму у Дантеса получалось только тогда, когда ноги его не были стеснены удушливым пленом обуви и носков. Ноги должны быть свободны, как птицы. Сочинял он ногами. Иногда его распирало от нахлынувшего вдохновения, и он бежал к секретеру. На ходу скидывая со своих ног лакированные щегольские штиблеты и снимая красные носки, для того чтобы положить на бумагу и таким образом сохранить для потомков гений своей рифмы. Запашок в эти моменты стоял, хоть святых выноси, и его горничная – женщина во всех отношениях мягкая, – будучи не в силах выдержать столь массированной газовой атаки, выходила на свежий воздух. "Это для того, чтобы Вам не мешать, мсье Дантес", – врала она, лёжа в его постели. И он, пробуя на ощупь её мягкие телеса, ей верил. Не исключено, что верил он ей именно поэтому.

Судьба свела их в популярном столичном ресторане. Пушкин отмечал в нём получение очередного гонорара, а Дантес был там завсегдатаем. Познакомила их служанка Дантеса, отличавшаяся мягкостью не только к своему хозяину, но и к Александру Сергеевичу также.

– Дантес Жорж Шарль, – представился барон Геккерен, из скромности не указавший своего титула.

– Пушкин Александр Сергеевич, – ответствовал переменившийся в лице поэт.

У него перед глазами вдруг встал давний разговор со своей няней: "…убьют тебя, бестолкового. Убит ты будешь на дуэли, человеком по имени Дантес".

– Для меня это честь – познакомиться с величайшим поэтом нашего времени.

– Я слышал, Вы тоже пишите? Только вот, самих стихов мне слышать не доводилось, – говорил Пушкин, а мысли его витали где-то очень далеко от темы разговора.

Стихи оппонента его сейчас интересовали меньше всего. Он думал о своём недалёком будущем. О предстоящей дуэли он думал. И угораздило же его вляпаться в эту мистификацию. "Ну, няня! Ну, спасибо. Удружила. А впрочем, чего ради я переживаю? Пристрелю этого французика, как куропатку и делов-то". Откуда ж ему знать о том, что его будущий противник являлся мастером международного класса по стрельбе из мелкокалиберного пистолета (впрочем, и пулемёта также), и положительный результат в дуэли для него был таким же мнимым, как и выигрыш в карты. Но в голове у АСа русской поэзии сейчас крутилось только три слова: французик, куропатка и делов-то. И он выдал не ожидавшему ничего подобного и поэтому удивлённому донельзя французскому монархисту: