Игорь Редин - Синий роман

Нарисовав на полях тетрадки забавную рожицу (ну, вылитый Пушкин. Только лысый), я пошёл пить Пейзажи Нарисованные Чаем.

Ивана. 20.02.02 г. Москва.

Чужие сны.

Царство песка, солончаков и гладкой воды – это Керчь. Этот город я не люблю. Но обгоревшая тушка, попавшего в аварию Гагарина, упала на закрытую территорию керченского горгаза, тем самым навечно вписав золотыми буквами, имя этого многострадального города в скрижали времени. Нещадно палило солнце. Но это не мешало всем пионерам Керчи, выстроившись в огромную очередь, совершать хадж на правоверный горгаз, где они отрывали и тут же съедали по кусочку от первого космонавта Земли. «Во имя Гагарина, Белки и Стрелки. Салют!». Параллель с употреблением внутрь тела Христова во время причащения очевидна, но почему мне приснился этот сон, который к тому же был не моим, а Майи, хоть убей, непонятно.

Я проснулся в лебедином доме. Ни в каком-то абстрактном, а в самом настоящем фанерном домике для лебедей. Кругом дерьмо…, пардон, помёт, вплоть до мыслей, не говоря уж о голове и её содержимом. Хотя о каком содержимом может идти речь, если накануне, ближе к ночеру я съел пол-литра самогона, изготовленного какой-то народной целительницей при помощи не только браги, но и карбида. Голова не работает, и трепещет, готовая выпорхнуть на волю из плена хилого, но загорелого тельца, душа.

Душа – это лабиринт. Простой незамысловатый лабиринт одной истории из ржавых труб. Есть, конечно, пара-тройка коварных тупиков, но это скорее для пьяного Минотавра, обитающего в предсказуемом хитросплетении труб, а не для очищения души нашей грешной, как ревностно утверждают приверженцы испанской инквизиции. К тому же легендарный герой греческой мифологии, поселившийся в потёмках эфемерной человеческой инстанции, издох. Испустил дух. Осталась только ржавчина. Она медленно, но верно разъедает всё. Даже то, что не поддаётся коррозии. И лишь лишив этот лабиринт своей нелогичной стройности, проев плешь в относительном неблагополучии идиллии темноты, она приводит душу к свету. Душа – это сгоревшая и возрожденная из пепла птица Феникс.

На скамейке, рядом с Зеркальным озером спят Алик с Костиком. Подле них стоит початая, словно позднее утро, бутылка самогона. Остатки роскоши. Я тихо, чтобы не разбудить, подкрался. Откупорил. Выдохнул и выпил. Хорошо… Хотя… Нет. Плохо. Очень плохо. Отвратительно. Хуже я чувствую себя, только когда приходится слушать песни в исполнении Юлиана.

Я стал на четыре кости и начал травить рыбу.

Что, не пошла? – это очнулся Костик.

Эээ, – проскрипел я и выдал рыбам новую порцию блевотины.

Значит, не пошла, – философски констатировал он и приложился к бутылке.

Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться: он, не наученный моим горьким опытом, последовал моему печальному примеру.

Что вы там делаете? – подал голос Алик.

Эээ, – проскрипел Костик и выдал рыбам очередную порцию блевотины. Я не преминул составить ему компанию.

Глядя на наши дружные "души прекрасные" позывы, Алик – по жизни натура довольно впечатлительная – не выдержал и присоединился к нам. Действия его являли собой отнюдь не дружеский акт, а скорее были простым проявлением брезгливости. Утончённый тип.

Утончённость – это когда пиво в тебя уже не лезет, но при этом ты испытываешь чувство нескончаемой жажды. Правда, это больше похоже на ненасытность. Хотя, если ненасытность испытывает натура утончённая – это уже утончённость.

В детстве я любил свою Родину, пионерскую организацию и "Искряк" – дешёвое (рубль сорок) шипучее вино. А не любил, когда моя мама ругалась. И боялся смерти, чем нисколько не отличался от своих сверстников. Отличие заключалось в другом. Я собирался стать кем-то очень похожим на Ленина для того, чтобы после смерти лежать в мавзолее. Таким вот незатейливым образом я намеривался обмануть смерть. Теперь из всех моих детских любвей и страхов осталась лишь любовь к "Искристому" – дешёвому шипучему вину. От него остались только воспоминания: «Искренне – это обожравшись Искряка».

Обычно, люди, покидающие вечно зелёный парк дворца графа Воронцова, испытывают два полярных чувства: первое – это чувство глубокого удовлетворения (ну прямо, как Л. И. Брежнев), а второе: вполне причинной грусти от расставания со сказкой. Потому что подснежники в феврале можно раздобыть не только в двенадцатимесячной сказке, но и в Ялте.

Покидали мы гостеприимный парк без чувств. В том состоянии, когда мышцы тела непроизвольно сокращаются, заставляя руки-ноги жить отдельной от головы жизнью. Отходнячёкс.

Автобус.

Мы плыли на шикарной, словно сорокалетняя Софи Лорен, яхте. Только паруса были похожи на потрёпанные совокуплением презервативы. Штиль. И солярка, как назло, скончалась. Океан ей ластами. А до ближайшей АЗС грести миль десять. Не меньше. Но работать вёслами было лень и, отдавшись в руки провидения, мы закурили. Первую пепельницу мы проворонили. Пришлось ждать следующей. Благо, море не страдало от их недостатка. Сложнее всего было сразу троим попасть в узкое горло пеплопринимающего сосуда. А сделать это было необходимо. В противном случае, всё становилось малозначительным фактом из жизни Наполеона в костюме Карлсона, наблюдающего в полевой бинокль под Аустерлицем за тем, как Констанция на велосипеде тщетно пытается смыться от трёх каннибалистых мушкетёров. Перекусив на скорую руку, они уселись перед телевизором. Пластмассовое кино. Я уже видел этот фильм. Ничего фильмец. Потянет. Поэтому, когда ко мне подошла Галина Галимая, ассистент режиссёра по кастингу, и предложила роль именно в нём, я с радостью согласился. Мотор. Поехали. Диалог пластилиновых героев красочной полиметиленовой действительности:

Ты знаешь, я могу читать по глазам, – сказал Алик Костику.

Ну и что? – встрял я вне очереди в разговор.

А то, что я сейчас читаю его, как книгу, – сообщил мне он и перевернул страницу.

Ну и что?

Что "что"?

Ну, и что ты там прочитал?

Что он либо принимает наркотики, либо очень сильно устал.

Я смертельно устал принимать наркотики, – открыв глаза, произнёс Костик и снова закрыл их. Я только сейчас заметил, что его глаза были закрыты.

Алё, – так я иногда зову Алика, – а ты, случайно, не Рентген или, может быть, ты читаешь по векам, как хиромант по руке?

Что такое? – скорчил обиженную добродетель Алик, – похоже, кто-то сомневается в моих экстрасенсорных способностях?

И в мыслях не было, – я попытался вложить в эту фразу весь свой сарказм. Не получилось.

"Таксопарк", – меня разбудил бодрый голос дирижёра автобуса. Странно, но теперь я видел сон Виктории. За что наказал меня Повелитель Снов, лишив своих собственных сновидений? Если не считать общения с иглой и бутылкой, то я веду образ жизни праведника и никого не трогаю. А если кого и убиваю, то только себя. Хотя, Иван Всемогущий, после стакана портвейна, сказал мне: "Самоубийство – грех".