Игорь Редин - Синий роман

На бумажном экране белокурой памяти Костика вполне логично спроецировался образ помятого лица покойного Сергеича. Но, порвав воспоминания Константина, в его бытность не спеша, вошла она. Она шла ему навстречу по тихой аллее парка и держала в руках осень. Её звали Лида. Он познакомился с ней неделю назад. А вчера она перебралась в его убогую холостяцкую берлогу.

Через три часа после того, как она переступила порог, берлога стала вполне милым – рюшечки, цветочки – жилищем. Костя сходил в магазин, купил бутылку портвейна и, не открыв оной, затащил Лиду в постель. Ночь выдалась бурной, беспокойной, и угомонились они лишь в тот час, когда добропорядочные граждане, позёвывая, собирались на работу.

Разбудила меня канарейка в клетке. Её принесла с собой Лида. Солнце зацепилось за ржавую трубу котельной. Перелётные птицы укладывали чемоданы, собираясь перелетать в тёплые страны. Канарейка обзавидовалась и склеила ласты. Было около десяти часов утра. Мой сорокалетний организм стоял, как часы, показывая 12:00. Я прошёл на кухню, отымел там Лиду, замутил себе чайковского (великий голубой в данном случае был зелёным), уселся на табурет за кухонным столом и предложил ей:

– Давай, пойдём в кино.

– Что, деньги девать некуда?

– Ну, тогда давай просто куда-нибудь пойдём, – я глотнул чаю и закурил, – посмотри на улицу. Красота-то какая!

Она выглянула в окно и невозмутимо произнесла:

– Посмотрела. Что дальше?

– Лида.

– Что?

– Ли-да!

– Ну, что?

– Мне просто нужно до тебя докричаться.

– Ну, хорошо, хорошо. Считай, что я тебя слышу, – она подошла, повисла у меня на шее и прошептала прямо в ухо: – куда пойдём?

Костик, напрочь позабыв о дыхании осени, думал теперь только о её горячем вопросе. И, действительно, куда пойти? В ванную под душ, в комнату на диван, или остаться здесь?

Совокупление было недолгим. Пустые стаканы, чашка с недопитым чаем и маленькая глиняная вазочка с какими-то синими осенними цветами свинговали в такт совершенным движениям на кухонном столе. И только забытая бутылка ординарного портвейна одиноко мычала блюз. Она, по обыкновению, стояла на полу. Пол был паркетным и не очень чистым. Кроме бутылки портвейна, на нем проживали хлебные крошки, корм для кошки, старая, наполовину прочитанная газета "Правда" и три тараканьих трупа, обведённых, как на месте преступления, мелом. Мел был специальным и являлся причиной смерти бедных насекомых.

Взгляд невольно коснулся газеты. Прямо под шапкой, большими жирными буквами красовалось название: "Гибель маленьких беззащитных насекомых". Я поднял газету и стал близоруко водить носом вдоль строчек по её коммунистической поверхности. Тексту в статье было немного и, если бы не его содержание, то можно было бы смело наплевать, растереть и забыть, но…

"…в квартире тов. Трав К. Щ. его сожительницей Лидией (фамилию установить не представляется возможным) были зверски убиты три таракана. Их безжизненные тела до сих пор находятся на кухне вышеозначенного товарища. В связи с чем возникает вполне логичный вопрос к компетентным органам: "Доколе в нашем обществе будет господствовать безнаказанность? И не пора ли товарища Трав К. Щ. назвать гражданином, привлеча оного к ответу?"". Там так и было написано: "привлеча". Я, словно собака, потряс головой. Газета не исчезла. Ну, и хрен с ней.

– Зачем ты их убиваешь? – спросил Костя, глядя на философскую картину половой смерти тараканов.

– Нет, пускай они на голову нам сядут, – съязвила она.

– Сначала цивилизация подарила нам тараканов, а потом научила нас воевать с ними посредством рисования магических окружностей, эллипсоидов и прочей геометрической хрени, – это говорилось уже не ей, а, скорее, просто являлось мыслями вслух, – Но ввязаться в войну – ещё не значит победить.

Из тараканьей философии меня вывел телефонный звонок. "Это тебя", – сказала Лида и подала мне трубку. Звонил Алик. Он вяло поинтересовался моим здоровьем и без всякого плавного перехода, с энтузиазмом приступил к своему:

– У тебя деньги есть?

– Есть. А что?

– Да я вчера напился, – он громко шмыгнул носом. Лида услышала этот звук и удивлённо подняла левую бровь, – похмелиться надо, – и, чтобы у меня не оставалось никаких сомнений, членораздельно промямлил: – мне.

– Ну, приходи.

Алик появился достаточно быстро. Наверное, он не шёл, а бежал. Я разбавил его портвейном и послал за водкой. Не смотря на то, что на старых дрожжах его круто синяя прихватила, он желал продолжения банкета. Благо, магазин находится в моём доме.

Далее должна последовать повесть о настоящем человеке, который, будучи в мерцающем пространстве осени своим человеком, шёл из магазина, с трудом преодолевая тернии синей действительности в виде земного притяжения, мимо скучающих по заснеженным карнизам котов и распространял флюиды простого человеческого счастья. Он, словно Данко сердце, нёс водку! Пьяный человек счастлив, как вода, но беззащитен, как пластилин.

Пластилин – джаз. Имея определённые навыки, тебе достаточно легко удастся сделать из пластилиновой вороны корову или дворника с огромной пальмовой метлой, ветви которой беспечно произрастали на ритмичном побережье Ямайки, пока не были срезаны им для обеспечения своих производственных нужд. "Что, Сергеич, не лежится тебе в гробу?" – спросил Костя. "Лучше молчи. – Отвечал ему покойник, – Смерть, с точки зрения философии, занятие, конечно, интересное, но больно уж скучное. Подохнуть от скуки можно". И метёт поутру этот гений листопада дворы и подворотни, тротуары и аллеи, освобождая их от спектрального разнообразия опавших за ночь листьев и старых, потерявших что-то несущественное, но бесконечно дорогое, пожелтевших фотографий, а вместе с ними и от жалких (жалко их) остатков ночи.

Нарисуй мне трубу, попросил белый от зависти Сатчмо, и сыграй на ней лунную ночь полную окурков. Раньше он был профессиональным ночным собирателем бычков и теперь, имея славу и деньги, не один десяток белых пластинок и сольных девочек, тосковал по утраченному ремеслу. Выцветшие фотографии говорят о любви к покойному.

Алик пошёл за водкой. Этим сказано всё. Значит, будет праздник. С блевотиной, мордобоем и последующим похмельем. Приятного аппетита.

Звук восходящего солнца

спокойно возлегал над горизонтом,

не боясь быть потревоженным птицами

и прочими обитателями моря,

Рифма которого настолько нежна,

Что её не видно почти.

И мне смешно созерцать наличие горя

Так же, как сравнивать лёжа

(увы, в партере, не в ложе)

Текстильные достоинства шёлка и парчи.

Восточный вальс отточенный рабом

До совершенства

при помощи зубила с молотком,