Игорь Редин - Синий роман

как кот с прекрасной длинной шерстью

лежит на подоконнике довольный молоком,

но не довольный тем, что он

рождён котом.

А ни каким-нибудь попом

с ритмичной рожей

Растамана на берегах Ямайки,

что в принципе одно и то же

И образ жизни у них крайне схож.

Похож? Ну что ж. Похож.

И стоя в туалете в одном носке и майке,

судить укуренного кайфолова стиля регги

(но правильней: реггей)

Мне не с руки. "Скорей

Карету мне. Карету"

Иль сигарету.

Главное: скорей.

Потом, как потом (капли на лице)

Приходит ночь. Она не ждёт когда мы

В воспоминаньях оживём, как дамы,

С улыбкой вспомнив вдруг о наглеце,

Который мог, но почему-то не схотел,

А, может быть, хотел так, что вспотел,

И влага пота парню помешала. Он не сумел.

Хотеть – не значит мочь и наоборот:

Уметь – не значит умереть в желаньи.

Сознанье колебанья ожиданья.

Да что в любви он понимает? Обормот.

Скот. Жмот, но полиглот,

Осознающий смысл слова fuck…

И за отсутствием раскрытых окон

Разгневанные этим боги

Их пишут на стене, как факт.

Фактически – любить, что пить…

Однако надо к коде подходить,

И саксофон японца гадит в душу,

Но всё же лучше его слушать, чем не слушать

И пить, до боли значит что любить.

Любовь не зла –

Полюбишь и красотку,

А если с водкой –

Впору и козла.

После третьей, закусывая телевизионной рекламой с колбасой, Костик вдруг разрешился бременем литературного гения:

– "Трио из Рио".

– Что это? – спросил Алик.

– Название какой-нибудь группы.

Алик отреагировал мгновенно:

– А как тебе "Трое из Трои"? – его улыбка обнажила превосходное присутствие двух передних (через один) верхних зубов, – или "Четверо из четверга"?

– Ну, это уже метафизика.

– Хуй! Тает во рту, а не в руках! – продолжил метафизические эксперименты мой друг.

– Актуально, – сквозь смех произнёс я, – продай.

– Забирай и пользуйся, – Алик не страдал от безработности. Его тяготила беззаботица.

Как видите, я воспользовался его широким жестом. А что потом? Что будет после сонных рассветов, радуг сквозь дождь, дождя сквозь кофе и ленивых закатов? После дождя – я знаю – будут грибы, а после кофе – сигарета.

Две золоченных булавки, можжевеловые чётки и кот в мешке (и причём, ни какой-нибудь мистический, означающий чёрт знает что, а самый обычный белый кот, только в мешке) – вот и всё моё богатство. Кайф олова как раз и выражается в том, что оно не золото. Но какому-нибудь старателю невдомёк, что стойкий оловянный солдатик ценен в первую очередь своей оловянной стойкостью, а бестолковые алхимики до сих пор пытаются сварганить из него грамм-другой бесполезного золота. Глупые. Глупые люди. Они полагают, что сказки придумывают сказочники, а музыка создаётся для ног или для души, что, в принципе, одно и то же. Тоже мне – знатоки. Они знают "Что?", но не ведают "Где?" и уж, конечно, им невдомёк "Когда?". На все эти вопросы знал ответ один Владимир Ворошилов, но он вышел и не сказал когда вернётся.

"Нарисуй мне трубу или ночь, полную окурков", – сказал белый от зависти Сатчмо, а фотографии, гонимые седым ветром по аллеям старого парка, по-прежнему говорят о любви…

… просто о любви.

Пока мы пили на кухне, Лида сидела в комнате перед зеркалом и, занимаясь своей внешностью, что-то тихонько напевала. Отсутствие слуха и желание петь суть джаз. Я не напрягался, когда она пела какую-нибудь песенку-однодневку. Получалось у неё криво и поэтому красиво. Последняя, не поддающаяся определению нота на мгновение повисла в воздухе и бесшумно разбилась о пол…

Лида встала, включила музыку и вернулась к зеркалу. Она готовилась выйти в людские массы. Торопиться нам не приходилось. Я знал: она могла только своему лицу уделять часа три с половиной. Нежность плюс искусство. Нарисует что-нибудь над своим красивым зелёным глазом – не нравится – сотрёт и снова берётся за кисточку. Малевич плюс Пикассо! Два в одном. Вернее: в одной.

– Что это она слушает? – спросил меня пьяный Алик.

– Цезария Эвора.

– Ну, и мыло.

– А мне нравится.

– И что ты в ней нашёл? В Бразилии так поёт каждая дикая обезьяна.

– Значит, мне нравится…

– Как поёт каждая дикая обезьяна, – закончил за меня Алик. Но, не смотря на то, что он пошёл на попятную, я не сдержался и заметил:

– А ты, однако, сноб.

– Разве сноб стал бы пить дешёвое пойло? – намекнул он мне на портвейн, – да ещё среди дохлых тараканов, – он покосился в угол, где навсегда обрели покой три мушкетёра нескучного мира насекомых.

– Кстати, о птичках. На, – сказал я, протягивая ему газету, – читай.

– Где?

– Сразу под шапкой.

Алик покрутил по сторонам головой в поисках шапки, но, не найдя оной, упёрся неровным глазом своим в газету и с выражением, присущим только пьяным людям, стал декламировать:

– "Притонам в нашем обществе не место".

– Откуда ты это взял? – я отобрал у него печатный орган, в котором совокуплялись пролетарии всех стран, и с удивлением обнаружил, что статья с тараканами куда-то пропала, но на её месте появилась не менее интригующая информация.

Читаю: "…тов. Трав К. Щ. превратил свою квартиру в притон. Только что там, в пьяном бреду уснул некто товарищ Алик (фамилию установить не представляется возможным). Его безжизненное тело до сих пор находятся на кухне вышеозначенного товарища. В связи с чем возникает вполне логичный вопрос к компетентным органам: "Доколе в нашем обществе будет господствовать безнаказанность? И не пора ли товарища Трав К. Щ. назвать гражданином, привлеча оного к ответу?"".

Я посмотрел на Алика. Тот мирно спал, положив голову на стол. Его сильные руки безжизненно свисали вдоль туловища. Пьяный человек беззащитен. Тем и силён.

Похоже, газета постепенно начинала обзаводиться всеми навыками профессиональной гадалки – крайне сомнительное приобретение в моей размеренной жизни. И я решил избавиться от новоявленного "Красного Вестника Кармы". Немедленно.

Сначала вездесущую "Правду" я хотел сжечь. Но, вспомнив, что рукописи не горят, я терпеливо разорвал её на мелкие кусочки и педантично утопил в унитазе. С кармой только так и надо. Иначе она погубит тебя.

– Ты знаешь, что такое коленно-локтевая позиция? – спросил я Лиду, появляясь в комнате.

– Догадываюсь, – она игриво улыбнулась зеркалу, в котором находился я. "Или не я. Как там у Льюиса Кэрролла? Надо будет перечитать", – подумал я и задал ей провокационный вопрос:

– Мы ведь никуда не торопимся?

– А твой друг?

– Да он спит, как сурок второго февраля.

– А что у нас второго февраля?

– У нас ничего, а у них День сурка, – я подошел к ней сзади, наклонил и, подняв подол её халатика, молча вошёл в неё.