Чарльз Буковски - Юг без признаков севера

– Совсем спятил, – сказала одна.

– Ага, – согласилась другая.

Однако, еды и кира было много, поэтому мы остались ждать Вилли. Всего девчонок было четверо, включая Пеппер. Внизу же было холодно, сколько бы ты ни выдул, сколько бы одеял на себя ни навалил. Согреться можно было только одним способом.

Девчонки превратили это в шутку:

– Я СЛЕДУЮЩАЯ! – верещала одна.

– Мне кажется, я щас кончу, – отзывалась другая.

– Ты думаешь, ТЫ щас кончишь, – говорил я, – а как тогда насчет МЕНЯ?

Они смеялись. В конце концов, я уже просто больше не мог.

Я обнаружил, что у меня с собой оказались мои зеленые кости, мы устроились на полу и начали играть в крэп. Все были пьяны, а все деньги были у девчонок, у меня же денег никаких не было, но вскоре они появились, причем, приличные. Они не совсем понимали игру, и я объяснял им по ходу дела, а правила по ходу этого дела я менял сообразно обстоятельствам.

Так нас Вилли и обнаружил, вернувшись, – за игрой в кости и пьяных в умат.

– Я НЕ ПОЗВОЛЯЮ НА ЭТОМ СУДНЕ АЗАРТНЫЕ ИГРЫ! – заорал он с верхушки трапа.

Конни взобралась по ступенькам, обвила его руками и просунула свой длинный язык ему в рот, потом схватила его за причинные. Он сошел по трапу с улыбкой, налил себе выпить, налил выпить нам всем, и мы сидели, болтали и смеялись, и он болтал об опере, которую пишет для органа, Император Сан-Франциско. Я пообещал, что напишу на музыку слова, и той же ночью мы отправились обратно в город, все пили и чувствовали себя прекрасно. С той первой поездки почти как под копирку были сняты остальные. Однажды ночью он умер, и мы все опять оказались на улице – и девчонки, и я. Какая-то сестра на востоке получила все до цента, а я устроился работать на фабрику собачьих бисквитов.

9.

Живу где-то на Кингсли-Стрит, работаю экспедитором в какой-то богадельне, торгующей потолочными светильниками.

То было довольно спокойное время. Каждый вечер я пил много пива, часто забывая поесть. Купил себе пишущую машинку, старый пользованный Ундервуд с западавшими клавишами. Я ничего не писал десять лет. Я наливался пивом и садился писать стихи. Довольно быстро у меня их скопилось достаточно много, и я не представлял, что с ними делать. Я сложил все дела в один конверт и отправил в какой-то новый журнал в маленький техасский городишко. Я прикидывал, что никто это барахло не возьмет, но, по крайней мере, хоть кто-нибудь разозлится, поэтому совсем уж псу под хвост это не пойдет.

В ответ я получил письмо, в ответ я получил два письма, два длинных письма. В них говорилось, что я гений, в них говорилось, что я изумителен, в них говорилось, что я Бог. Я перечитывал письма снова и снова, потом надрался и сочинил длинный ответ. Отправил еще стихов. Я писал стихи и письма каждую ночь, ересь всякая у меня прямо из ушей лезла.

Редакторша, которая, к тому же, и сама что-то пописывала, начала присылать мне в ответ свои фотографии – выглядела она недурно, совсем недурно. Письма приобретали все более личный оттенок. Она писала, что никто не хочет на ней жениться. Ее помощник редактора, молодая особь мужского пола, сказал, что женится на ней за половину ее наследства, а она ответила, что денег у нее нет, все просто думают, что у нее есть деньги. Помощник редактора позже отбыл срок в психушке. “Никто на мне не женится, – продолжала писать она, – ваши стихи будут опубликованы в следующем номере журнала, посвященном только Чинаски, и никто никогда на мне не женится, никто, видите ли, у меня искривление, в шее, я так родилась. Я никогда не выйду замуж.”

Однажды ночью я был сильно выпимши. “Не стоит об этом, – написал я. – Я на вас женюсь. Выкиньте из головы свою шею. Я тоже не красавец. Вы со своей шеей и я со своей изодранной львом рожей – я просто вижу, как мы идем по улице вместе!”

Я отправил эту хрень и начисто забыл о ней, выпил еще баночку пива и отправился спать.

Обратная почта принесла письмо: “О, я так счастлива! Все смотрят на меня и спрашивают: “Ники, что с тобой произошло? Ты вся СИЯЕШЬ, просто взрываешься изнутри!!! В чем дело?” А я им не скажу! О, Генри, Я ТАК СЧАСТЛИВА!”

К письму она приложила несколько фотографий, очень уродливых. Я испугался. Вышел и купил бутылку виски. Я смотрел на фотографии, пил виски. Потом лег на ковер:

– Ох, Господи Боже мой или Иисусе Христе, что я наделал? Что я натворил? Ладно, я вам так скажу, Мальчонки, я собираюсь посвятить весь остаток своей жизни тому, чтобы сделать эту несчастную женщину счастливой! Это будет ад, но я сильный и крутой, а к тому же есть ли что-нибудь лучше по жизни, чем делать счастливым кого-то другого?

Я поднялся с ковра, не очень поверив в последнюю часть…

Неделю спустя я уже сидел на автостанции; я был пьян и ждал прибытия автобуса из Техаса.

Его объявили по громкоговорителю, и я приготовился к смерти. Я смотрел, как они выходят из дверей автобуса, пытаясь сравнить их с фотографиями. И тут увидел молоденькую блондинку, лет 23, с хорошими ногами, живой походкой, невинной и несколько заносчивой мордашкой, наверное, ее можно было бы назвать нахальной, а шея у нее была и вовсе недурна. Мне в то время исполнилось 35.

Я подошел к ней.

– Вы Ники?

– Да.

– Я Чинаски. Давайте, чемодан возьму.

Мы зашагали к стоянке.

– Я ждал вас три часа, нервничал, дергался, ад просто, а не ожидание. Только и смог, что выпить немного в баре.

Она приложила руку к капоту машины.

– Мотор до сих пор горячий. Мерзавец, вы только что приехали!

Я рассмеялся.

– Вы правы.

Мы влезли в мой древний драндулет, и все завертелось. Вскоре мы поженились в Вегасе, и все деньги, что у меня были, ушли на это и на билеты до Техаса.

Я сел с ней в автобус: в кармане у меня оставалось тридцать пять центов.

– Не знаю, понравится ли Папуле то, что я сделала, – произнесла она.

– О Господи о Боже, – молился я, – укрепи меня, помоги быть смелым!

Она обнималась, елозила и извивалась всю дорогу до этого малюсенького техасского городка. Приехали мы в полтретьего утра, и когда выходили из автобуса, мне показалось, шофер спросил:

– Что это за бичара с тобой, Ники?

Мы стояли посреди улицы, и я сказал:

– Что сказал шофер? Что он тебе сказал? – спрашивал я, позвякивая своими тридцатью пятью центами в кармане.

– Он ничего не сказал. Пойдем со мной.

Она стала подниматься по ступенькам какого-то городского особняка.

– Эй, куда это ты, к чертовой матери, направилась?

Она вставила ключ в замок, и дверь открылась. Я поднял голову – над проемом в камне были высечены слова: ГОРОДСКАЯ РАТУША.

Мы вошли.

– Я хочу посмотреть, есть ли мне почта.

Она зашла в свой кабинет и пошарила на столе:

– Черт, почты нет!! Спорить готова, эта сука сперла мою почту!