Андрей Рубанов - Великая Мечта

Вынесли из автобуса, втащили в квартиру, поставили в комнате на два табурета, сняли крышку – и сбежали из квартиры во двор. Кто курил – закурили. Я отошел в сторонку. Разговаривать ни с кем не хотелось. Вокруг сновали какие-то старухи. На всяких похоронах обязательно во множестве появляются пожилые деловитые женщины, досконально знающие всю процедуру – как правило, дальние родственницы. Теперь они то проносили мимо образа, то деловито раскидывали на асфальт еловые ветки, то читали над покойником. Хотя Юра, возможно, даже не был крещен. Отец – военный инженер, мать – преподаватель высшей школы, наверняка они состояли в партии коммунистов, никогда не приветствовавшей церковные обряды.

Отпевать не повезли. В нашем городе, построенном на болоте в середине двадцатых годов, храм отсутствовал.

По обычаю, дом открыли всем, кто хотел проститься. Таковых было человек двадцать: соседи, родственники и друзья по школе. Не приехала только мать Юры. Впрочем, из обрывков разговоров я понял, что ее никто не осуждает. Лететь из тридевятого царства, из Чили, через всю планету, чтобы несколько минут постоять над безобразным куском неживой плоти – зачем? Что это изменит? Как это облегчит горе?

Город наш – маленький. Чуть более ста тысяч жителей. Все всех знают. Кто, с кем, зачем, почему, как и с какой целью. Вообще, гибель двадцатилетнего человека для подмосковного городишки – событие. Одно дело – когда хоронят отжившего свое старика; чинный, спокойный, деловой ритуал; повздыхали, помянули и разошлись. Бывает, и порадовались невзначай. На закоп обычно приезжают самые дальние родственники, и похороны зачастую превращаются во встречу старых друзей. Другое – когда гибнет молодежь.

Дальше прибыл второй автобус – местная похоронная команда. Мы вынесли гроб на улицу и снова сняли крышку – в этот момент заплакали все, кто был, бабы постарше закричали и запричитали.

Лежащий в ящике холодный, пахнущий формалином труп имел мало общего с человеком, научившим меня ничего не бояться. Наклонившись к восковому уху, я прошептал что-то несвязное, банально-дежурное – то ли про то, что обязательно отомщу, то ли про то, что никогда не забуду, – и поспешил отвести взгляд от дряблой, истончившейся шеи с заметным провалом пониже адамова яблока; изжелта-коричневую, глубокую странгуляционную борозду в морге замаскировали кусками целлофана, а поверх натянули воротник рубахи, но не слишком искусно, все было перепачкано гримом и выглядело жутко. В итоге я убежал ото всех, схватил рукой лицо, оперся обо что-то и тоже сильно заплакал и забормотал в пространство нечленораздельные слюнявые проклятия.

Четверо равнодушных мужиков с лицами запойных алкоголиков дунули в медные трубы, безбожно фальшивя. Я в третий раз за день подставил плечо под дощатый угол ящика, пронес Юру до автобуса, поставил, деловито вернулся к своей машине, открыл все двери – тут же влезли какие-то незнакомые мне женщины, вытирающие платками обильно текущую по опухшим щекам тушь.

На кладбище, у свежевырытой ямы – над ней кружились насекомые, – музыканты еще раз от всей души продудели в свои валторны и угомонились. Кто-то сказал какие-то слова.

Родной дед Ильи жил на одной лестничной площадке с родителями Юры. Поэтому Илья тоже пришел закапывать.

– Вот вам ваша Москва, – выдавил он, подойдя ко мне. – Уехал живой, вернулся – мертвый. Чего поймал? Чего добился?

Последние слова он произнес на сильном выдохе, и я уловил запах спиртного.

– Я его с пяти лет знал! Он был порядочный и честный. Не просто порядочный и честный – он был самый порядочный и самый честный! Кому и как он мог насолить, чтобы его – вот так? Черта лысого я поеду в вашу проклятую Москву! Там только бардак и смерть...

– Пойдем, еще выпьем.

– Скажи, – он словно не расслышал меня, – зачем нужна такая Москва, если в ней – убивают?

– Не плачь, друг.

– Я не плачу. Я горюю. Это разные вещи. Кто его? За что его?

Илья кивнул на свежий холм, который сейчас кладбищенские работяги – двое дюжих малых моего возраста с индиферрентными мясистыми физиономиями – деловито обхлопывали лопатами по бокам, – формовали, создавали могилу.

– Не знаю. А если б и знал – не сказал бы.

– Ты туда больше не езди. Оставайся. Как я остался. Забудь и забей. Иначе – тоже пропадешь.

– Я уже там. Я уже пропал...

Илья махнул рукой и отошел прочь. Возможно, он внутри осудил меня за безучастный внешний вид. Я же, отплакав и отпереживав свое, теперь не ощущал внутри ничего, кроме некой ступорозной досады. Зачем ему знать, кто и зачем убил? Что, оторвет от забора доску и побежит мстить? Или просто любопытствует? А какое любопытство – на кладбище? Какая разница, кто и зачем? Какая-то мне увиделась в этих вопросах дремучая провинциальность. Сидят себе тихо, в таком месте, где ничего не происходит, а когда видят, что где-то что-то произошло – высовывают носы и интересуются...

Тут же я сурово осудил себя за цинизм. Илья ни в чем не виноват. У него свое лекало, у меня – свое. У Юры было свое. Глупо сравнивать...

Прибыли даже «новые друзья» – на собственной машине. Прибыл бледный Иванов. Мы обменялись рукопожатием. Мне показалось, что старинный Юрин приятель хотел меня обнять, но в последний момент удержался.

Cамым неожиданным визитером оказался Сережа Знаев. Приехал на такси – прямо к началу погребения. Выглядел всерьез подавленным. Курил безостановочно. Кивнул мне, отцу Юры, мрачно помыкался возле гроба, а когда настало время опускать – схватился за веревку едва ли не первым из всех мужчин. Все это время таксист ждал его в отдалении.

Когда наконец зарыли, Знаев коснулся моего локтя и сказал:

– Отойдем.

По жаре мы все взмокли и устали. От Знаева, сквозь парфюмерно-карамельную защиту, тянуло тяжелым потом. Но дышал он ровно и спокойно. Наклонившись к самому моему уху, тихо произнес:

– Во-первых, за мной должок. Отдам с процентами в течение двух месяцев. Сам тебе позвоню и все привезу. Если не захочешь забирать сразу все – скажи заранее, и я отдам столько, сколько нужно... А во-вторых, там, у обочины, стоят гости. По-моему, дожидаются тебя.

Оглянувшись, я заметил в пятидесяти метрах потертую машинку с московскими номерами. Возле прохаживался некто очень серьезный и очень похожий на переодетого мента. Заметив мой взгляд, незнакомец решительно, но неторопливо приблизился и спросил:

– Ты Андрей?

– Да.

Суровый дядя предъявил удостоверение. Мне пришлось достать и развернуть свой паспорт.

– Зайди к нам завтра. Минут на десять. К тебе есть вопросы. Пиши адрес.

– Нечем.

Суровый без особых эмоций извлек из кармана немного чрезмерно помятых брюк блокнот и авторучку. Записал, рванул, протянул.