Андрей Рубанов - Великая Мечта

Я вновь остался один.

За окном зима, январь, из полуоткрытой форточки тянет стужей. Однако тепло. Я задействовал электроплиту, варю себе кофе. Что может быть лучше, чем вареный кофе, употребляемый ближе к полуночи?

Юра молчит. Не отзывается. Пропал.

Я добыл из укромного места полштоф, наполнил рюмку и опрокинул – тщетно. Друг детства не вышел на связь. Ну и пусть, сказал я себе. Нет никакого Юры. Он давно погиб и оплакан. Давно погибла и оплакана молодость. Погибли и оплаканы мечты, жаркие импульсы юных сознаний, яркие грезы незрелых интеллектов.

Прислушавшись – домочадцы вроде бы уснули, – я прокрался по темной квартире, залез в еще одно укромное место и вытащил увесистую пачку денег, завернутую в газету.

Род приходит и род уходит, а деньги по-прежнему заворачивают в газету.

Сбережения я храню в особом месте. Мною отсижено три года, и десятки часов проведены в беседах с квартирными ворами всевозможных квалификаций; не скажу, где я прячу деньги, зато поясню, где их прятать ни в коем случае нельзя. Нельзя – в унитазном бачке, в бельевом шкафу, в холодильнике и в книгах. Вор же, если в чужую квартиру влез – он ведь нервничает и спешит, у него сердечко бьется. Адреналин. Он вдумчиво шарить по сусекам не станет. Покопается, где побыстрее и поудобнее, да и сбежит от греха...

Достал я свои деньги – они сегодня еще пока мои, а завтра уже будут совсем не мои; пересчитал – сошлось; плеснул себе еще и опять покурил.

Посмотреть со стороны – зрелище сколь пошлое, столь и будоражащее. Сидит человек в удобном махровом халате за столом, заваленным пачками купюр, у локтя бутылка дорогого пойла, на волосатом запястье сверкает хронометр, рядом в огромной бронзовой пепельнице дымится ароматная сигарилла, лоб наморщен – не иначе, обмозговывает большое дело. На самом же деле ничего не обмозговывает, а крутит в голове одну-единственную краткую мысль: когда же я, дурачина, поумнею?

За окном глухой шум. Там, внизу, оживленная улица. По ней день и ночь несутся автомобили. Куда несетесь? Отдавать долги? Делать новые? Давайте, ребята. Вперед. Попутного вам ветра. Сам я иду спать. Счастливый момент, поистине исполненный глубокого смысла для всякого, кто способен придать всякому глубокий смысл.

Ночью мне приснились гробы и сугробы.

Проснулся в десять часов. То ли пьяный, то ли трезвый; то ли оклемался, то ли нет; то ли восстановил силы, то ли израсходовал последние. Однако утро есть утро. Хочешь не хочешь, а надо вставать и функционировать.

Несколько минут валялся, уставившись в потолок. Подождал, пока совместятся и отождествятся меж собой мои многочисленные тела – физическое, астральное, ментальное и какие там еще есть. Далее попытался побороть прогрессирующую алкогольную амнезию и припомнить вчерашний вечер.

Вроде бы – мирно нажрался. Затем почему-то вспомнил старого друга, покойного Юру. И вспомнил как-то ведь по-особенному, очень крепко вспомнил, зримо, четко. Вообразил въяве. Зачем-то именно вчера, черным, зимним городским вечером, когда за бортом минус двадцать пять и затемненные окна ресторана покрываются изнутри тонким слоем белесого инея, он, Юра, Царствие ему Небесное, мне особенно понадобился.

Помню, беседовал. Обменялся репликами. Даже пытался угостить выпивкой.

Помню, появление друга испугало меня, но и помогло, вылечило, как-то зарядило некими новыми энергиями, свежими вибрациями.

Помню, шагал из кабака, в говно убитый, но внешне адекватный, и неожиданно для себя задрал какого-то смуглого мальчика замысловатой окраинной национальности, и хотел было его поломать, свернуть шею, урыть, отмудохать, наказать хама, болвана и сопляка за невоспитанность и дерзость – но тот грамотно ретировался... И было мне странно и неуютно, как будто вовсе не я собирался затеять драку, а кто-то другой, молодой, сильный и ни в чем не сомневающийся, безрассудный и дерзкий... чуть ли не сам Юра...

Помню, опять явился мне покойный друг, и показался он мне, в своих древних, образца девяносто первого года, понятиях, очень недовольным. Якобы не того он, Юра, от меня ожидал, и выглядел я в его глазах мягкотелым слабаком. Якобы протух я и завял, не стал тем, кем хотел, обрюзг и в целом попросту проиграл...

Отважно откинув одеяло, я встал и поежился. Квартирка не сохранила вечернего тепла.

Варю кофе. Из морозильной камеры извлекаю пластиковую лохань, доверху наполненную кубиками льда. Две чашки кофе и ведро со льдом – непременные атрибуты всякого моего утра. Нельзя ликвидировать алкогольную отечность иначе как погрузив морду в лед. Хороший метод, имеющий, однако, побочный эффект в виде никогда не прекращающегося насморка. Но лучше быть сопливым, нежели опухшим.

Телевизор, магнитофон, радио не активирую. Люблю и ценю тишину. В последние годы в моем городе она, тишина, превратилась в чрезвычайно дефицитный товар. Иди найди тихое место в пятнадцатимиллионном Третьем Риме. Только поздним утром, в собственном жилье, когда жена уже убежала на работу, а сын – в школу.

За окном все та же смертельно надоевшая московская хмарь и хрень, в нескольких местах перечеркнутая серыми дымами, вертикально поднимающимися из заводских труб.

А что ты хотел увидеть, придурок? Пальмы, солнце, океанскую волну и белый парус на горизонте? Извини, не завезли.

Налил горячую ванну, погрузился, содрогнулся в ознобе. В положении лежа долго чистил зубы, вспоминая два места, где я провел годы и где не бывает ни ванных комнат, ни ванн: армейскую казарму и следственную тюрьму.

В казарме, помнится, имелся у нас отдельный небольшой отсек – «сушилка». Там, в грубо обделанном кафелем закутке, на мощных ребристых радиаторах, всякий воин мог свободно расположить свои портянки и сапоги, дабы просохло и оттаяло; и в шесть утра, когда начнется новый трудный день, когда просигналят «подъем», зевающий и почесывающий подмышки контингент бойцов первым делом семенил именно туда, в «сушилку». Что может быть сладостнее, нежели ранним зимним утром ощупать грубыми пальцами личные кирзачи, отменно нагретые подле раскаленной батареи центрального отопления, а ведь рядом имеются еще и портянки – голубоватая теплая фланель, прямоугольники ткани, пропитанные юным потом юных ног... оберни ступни, суй их в раструбы сапог, шагай себе на завтрак и размышляй о том, что дембель – неизбежен...

С сожалением вылез из горячего озерца и изучил себя в зеркале.

От предков мне досталось узкое, сухое, легкое тело. Регулярными упражнениями его в каких-нибудь полгода можно довести до идеальных пропорций. Пренебрежение физической культурой, наоборот, стремительно превращает меня в подобие Кощея. Что поделать – быстрый обмен веществ. Время от времени, раз в год примерно, я вспоминаю боевую спортивную юность, ныне далекую – когда кулаки не ощущали боли, а живот был подобен камню, – и возобновляю тренировки. Организм благодарно отзывается, плечи едут вширь, икроножные мышцы начинают щекотно беситься, иной раз норовя подбросить своего хозяина едва не до потолка. Однако потом происходит очередной стресс, и запой, и непременные ежесуточные полторы пачки сигарет – на данном этапе своей жизни я типичный Кощей. Убить умею, а сильно ударить не могу. Для непосвященных – парадокс; для тех, кто в теме, – печальная истина.