Чак Паланик - Бойцовский клуб (перевод Д.Савочкина)

Я просто образец кровавого куска вяленого мяса, лежащий на разодранном матраце в своей комнате в «Пейпер Стрит Соуп Кампани».

Всё в комнате исчезло.

Моё зеркало с фотографией моей ступни с того времени, когда у меня был рак на десять минут. Хуже чем настоящий. Зеркало исчезло. Дверь чулана открыта, и шесть моих белых рубашек, чёрных брюк, нижнего белья, носков и ботинок исчезли.

Тайлер говорит:

— Поднимайся.

Под, за и внутри всего, что я принимал, как должное, выросло что-то по-настоящему ужасное.

Всё распадается на части.

Космических обезьянок нигде не видно. Всё убрано, отсосанный жир, трехъярусные койки, деньги, особенно деньги. Остался только сад и снятый дом.

Тайлер говорит:

— Последнее, что нам нужно сделать — это твоё типа мученичество. Эта твоя большая смерть.

Не та смерть, которая грустная и поникшая, это должна быть крутая и мощная смерть.

«О-о, Тайлер, мне больно. Просто убей меня здесь».

— Вставай.

«Убей меня, давай. Убей меня. Убей меня. Убей меня. Убей меня».

— Это должно быть круто, — говорит Тайлер. — Представь себе: ты на вершине величайшего здания мира, всё здание захвачено Проектом «Вывих». Дым вьётся из окон. Столы падают на толпу зевак на улице. Настоящая опера смерти, вот чего ты достоин.

Я говорю: «Нет. Ты попользовал меня достаточно».

— Если ты не будешь сотрудничать, мы пойдём за Марлой.

Я говорю: «куда идти?»

— Сейчас вылезай на хуй из постели, — сказал Тайлер, — и засовывай свою задницу в эту ёбаную машину.

И вот мы с Тайлером на вершине здания «Паркер-Моррис» с пистолетом, торчащим у меня во рту.

Пошёл отсчёт наших последних десяти минут.

Здания «Паркер-Моррис» не будет здесь через десять минут. Я знаю это, потому что Тайлер знает это.

Ствол пистолета давит в заднюю стенку моей глотки, Тайлер говорит: — На самом деле мы не умрём.

Я прижимаю ствол языком к уцелевшей щеке и говорю: «Тайлер, ты говоришь о вампирах».

Пошёл отсчёт наших последних восьми минут.

Пистолет просто на случай, если полицейские вертолёты будут здесь раньше.

С точки зрения бога это выглядит как один человек, засунувший пистолет себе самому в рот, но это у Тайлера в руке пистолет и это моя жизнь.

Ты берёшь 98-процентную дистиллированную азотную кислоту и смешиваешь её в пропорции один к трём с серной кислотой.

Ты получаешь нитроглицерин.

Семь минут.

Смешай нитро с опилками и ты получишь отличную пластиковую взрывчатку. Многие космические обезьянки пропитывают нитроглицерином вату и добавляют нюхательную соль в качестве сульфата. Это тоже работает. Некоторые обезьянки используют парафин, смешанный с нитро. С парафином у меня никогда-никогда не получалось.

Четыре минуты.

Мы с Тайлером на краю крыши, пистолет у меня во рту, и мне интересно, насколько он чистый.

Три минуты.

А потом кто-то кричит.

— Подожди, — и это Марла идёт к нам через крышу.

Марла идёт ко мне, только ко мне, потому что Тайлер исчез. Пух. Тайлер — моя галлюцинация, а не её. Быстро, словно карточный фокус, Тайлер растворился. И сейчас я просто один человек, держащий пистолет у себя во рту.

— Мы шли за тобой, — кричит Марла. — Все члены группы поддержки. Ты не должен это делать. Опусти пистолет.

Позади Марлы весь народ из рака желудка, мозговых паразитов, меланомы, туберкулёзники идут, ковыляют, едут в инвалидных креслах ко мне.

Они говорят:

— Подожди.

Холодный ветер приносит ко мне голоса, говорящие: — Остановись.

И:

— Мы можем помочь тебе.

— Позволь нам помочь тебе.

Сквозь небо раздаётся вуп вуп вуп полицейских вертолётов.

Я кричу: «Уходите. Уносите отсюда ноги. Это здание сейчас взорвётся».

Марла кричит:

— Мы знаем.

Это типа совершенно уникальный момент для меня.

«Я не убиваю себя, — кричу я. — Я убиваю Тайлера».

Я — крутые яйца Джо.

Я помню всё.

— Это не любовь, или что-то в этом роде, — орёт Марла, — но мне кажется, что ты мне тоже нравишься.

Одна минута.

Марле нравится Тайлер.

— Нет, мне нравишься ты, — орёт Марла. — Я знаю разницу.

И ничего.

Ничто не взорвалось.

Ствол пистолета прижат к моей уцелевшей щеке, и я говорю: «Тайлер, ты смешал нитро с парафином, не так ли».

С парафином никогда ни получается.

Я должен сделать это.

Полицейские вертолёты.

И я спускаю курок.

В доме моего отца много квартир.

Конечно, когда я спустил курок, я умер.

Лжец.

И Тайлер умер.

С полицейскими вертолётами, говорящими в мегафоны, Марлой и всеми ребятами с группы поддержки, которые не могли спасти себя, со всеми ними, пытающимися спасти меня, я должен был спустить курок.

Это было лучше, чем настоящая жизнь.

И твой единственный совершенный момент не будет длиться вечно.

На небесах всё белое на белом.

Фальшивка.

На небесах всё тихо, подбитая резиной обувь.

На небесах я могу спать.

Люди пишут мне на небеса и говорят, что меня помнят. Что я — их герой. Мне станет лучше.

Ангелы здесь по типу ветхого завета, легионы и лейтенанты, силы небесные, работающие по сменам, дни, пересменки. Кладбище. Они приносят тебе еду на подносе с бумажным стаканчиком лекарств. Игрушечный набор «Долина Собак».

Я видел Бога по другую сторону длинного стола орехового дерева, со всеми его дипломами, висящими на стене над ним, и Бог спросил меня: — Зачем?

Зачем я вызвал столько боли?

Я что, не представлял себе, что каждый из нас — это замечательная неповторимая снежинка со специальной неповторимой специальностью?

Разве я не вижу, что все мы — заявления любви?

Я смотрю на Бога за его столом, записывающем что-то у себя в блокноте, но Бог неверно всё это видит.

Мы не есть особенные.

Но мы и не есть хлам и мусор мира.

Мы просто есть.

Мы просто есть, и что происходит — просто происходит.

И Бог говорит:

— Нет, это не так.

Да. Точно. Какая разница. Ты ничему не можешь научить Бога.

Бог спрашивает меня, что я помню.

Я помню всё.

Пуля, вылетевшая из пистолета Тайлера, она продырявила мне вторую щёку, чтоб сделать мне весёленькую улыбочку от уха до уха. Да, точно как у разъярённой тыквы в день всех святых. Японский демон. Дракон алчности.

Марла всё ещё на Земле, и она пишет мне. Однажды, говорит она, они заберут меня обратно.

И если бы на Небесах был телефон, я мог бы позвонить Марле с небес, и в тот момент, когда она скажет «алло», я бы не повесил трубку. Я бы сказал: — Привет. Как дела? Расскажи мне всё в мелких подробностях.

Но я не хочу возвращаться. Пока не хочу.

Просто потому.

Потому что иногда кто-нибудь приносит мой обеденный поднос и мои лекарства, и у него чёрный глаз, или его лоб вздулся наложенными швами, и он говорит: — Мы скучаем по вам, господин Тайлер.