Мара Винтер - Когда сгорают мечты

Я честно пытался нейтрализовать боль, не обращая на неё внимания.

Я честно пытался принять её, как факт.

Не вышло.

Кэт рассеянно перебирает пряди моих волос. Приглушает телек. Мурчаще, ласково поёт колыбельную. Её голос без какого бы то ни было объяснения напоминает мне мамин. И я засыпаю. Груз под анальгетиком на тоненьких, похожих на палочки ногах. Чуткая, чуткая девочка. Маленькая моя.

Когда я разлепляю глаза, Кэтрин всё еще здесь, но не подо мной. Лежит в стороне, держа рукой голову, погрузив голый локоть в комфорельную мякоть. На сей раз, к счастью, не использует в качестве натуры – уже прогресс. Судя по сизому лоскутку неба (над спичечными конструкциями соседских домов), вечер стремительно катится к ночи. Глаза цвета венге, контур клочковатый, не точёный, как обычно: дрожь, тахикардия, нарушение координации. Под нижней каймой ресниц – размазанные пятна. Почему ты плакала? Зарядилась, это я понял. За ней, на возвышении – перевёрнутая баночка от мультивитаминов, без крышки, опустошённая.

Снизу доносится тарахтение восьмибитных треков. Возгласы как следует выпитых… да, скорее всего, и ширнувшихся подростков. С Тони станется. Король вечеринок нервно дымит в сторонке.

– Почему ты меня раньше не разбудила? – сиплю я.

– Тебе полезно сейчас поспать. Меньше праздных мыслей. Я закрыла нас на ключ, – добавляет, – и стащила у мамы шокер, так что беспокоиться не о чем. – Проследив траекторию моего взгляда, оправдывается: – Это – остатки заначки. Были.

Она еле удерживается на месте. Иногда мне кажется, химия управляет ей. Дёргает за веревочки.

Снова праздник. Будни, выходные – чехарда разноцветных рамп.

Праздник готовил не он. Он покликал пальцами, услышал гудки мобильника, произнёс несколько предложений, и кто-то снова сделал всё за него.

Организация? Нет, что вы. Тони не опустится до ерунды. Имидж сохранять – это да. Имидж отвязного парня. Папочкины денежки? Тёлочкам до фонаря. Их нужно накачать текилой, опрыскать вискарём, чтобы блузки облепили буфера, и дать за щёчку. За обе щеки, скупиться нечего. Как мне. Ищет меня? Или мы с лёгкостью взаимозаменяемы, я они?

Он даже не попытался говорить со мной. Он даже не попытался меня узнать. Притяжение – далеко не всё, будь оно даже таким, как у нас: вечно правым и вечно левым. Я ненавижу его за то, что не понимаю. Хотя и предполагаю, как работает его голова. От головки.

Система обслуживания. В доме убираются горничные, на участке порядок наводят садовники. Машины чинят автомеханики. Разносчики доставляют пиццу и блюда из ресторанов. Каждый пункт комфортного существования обывателя подстроен под какой-то сервис. Какая служба занимается восстановлением душ? Психотерапия? «Хотите поговорить об этом?» Не хочу, спасибо. Больше способов нет? Пластическая хирургия, нанотехнологии… На дворе двадцать первый век, а спасать самих себя так и не научились!

– Ты можешь делать всё, что хочешь, – говорю Кэтрин. Соскакиваю с кровати на ноги, минуя сидячее положение. – Можешь выйти наружу. Только держи за ремнём шокер. Постарайся не влипнуть в какую-нибудь переделку.

Подползает, сминая ровно застеленный плед, по-собачьи, на четвереньках.

– Пойдём со мной. Оклемаешься. Там столько людей, он не станет…

– Людей? Не думаю, что их там много. Для деток, которые внизу, скандал на тусовке круче, чем реалити шоу по кабельному! – Вдох. Выдох. Не она виной, что он такая гнида. Вдох. Выдох. Я обрываю тираду. – Хорошо, пошли.

Как женщина перед менструацией. С этим срочно надо что-то делать.

Кэт стоит на кровати. Её лицо – ненамного выше моего, хотя я стою на полу. Лакированные кудряшки почему-то пахнут овсяными печеньями. Съешь она одну штучку, и вперёд, криперами на вынос. Надеюсь, что не прав.

– Мы можем уйти отсюда. – Предлагает. – Проехаться до Сан-Франциско. Поторчать в баре. Погулять в парке. Взять билеты в кино. Не обязательно постоянно быть тут. – Теребит изнутри щеку, там, где раньше была ямочка. – Ещё успеем на него налюбоваться. Чего ты хочешь, сам? Не я. Не кто-то. Чего хочешь ты?

Знал бы, сказал. Чего хочу, надо же. Ничего, кроме… ничего.

– Вернусь, поговорим, хорошо? Я на минутку. – Уклоняюсь от ответа, прикрывшись естественными потребностями.

Подобно выжившему в постапокалиптическом романе, выбираюсь из бункера, высовываюсь в коридор. Осторожно. Белобрысый парень, худенький, в пирсе, вжимает в косяк рыжую девку с рвущимися из тугого топа сиськами. Оба – конкретно поддатые. При виде освободившегося "номера" он кидается было туда, но я перегораживаю дорогу с наглым и самоуверенным фейсом:

– Моя комната – не бордель, чувак. – Бордель – напротив. Подталкиваю задом дверь, а Кэт запирается с той стороны. Вышеупомянутый зад отдаётся нытьём.

– Всего на десять минут, чувак, не жмоться!

Его рот так подвижен, что напоминает гиперактивную амёбу. «Десять минут». Передо мной – реалист. Чем ему диванчики не угодили? На виду, ну и что.

Я выгребаю из кармана обезболивающее – глотаю на сухую, скривившись от царапки по горлу.

– Не думаю, что моей девушке это понравится. Комнат итак предостаточно.

Называть её так для меня в новинку, но (вот странность) даже язык не режет. Как нечто, должное случиться. И от чего я так бежал? От игр? С ней-то? Она не играет ни с чем, кроме своей жизни – на синем волоске.

Пытаюсь незаметно скрыться в туалете. Не тут-то было: там занято.

Долбанув для порядку в пластиковую обшивку, ухожу искать другой – благо их, туалетов, несколько. Недалеко ухожу.

Замок щёлкает. Из дверей выпадает нечто, до десятка коктейлей бывшее моей одноклассницей Бриттани. Гофрированные волосы, белые, похожи на львиную гриву. Тушь растеклась. Она прижимает ко рту салфетку. Пахнет лавандой.

Прифигев от её живописного облика, я благополучно пропускаю момент, когда давешняя парочка исчезает в кафельной кабинке. Кто-то блюёт, кто-то трахается. А кто-то в собственном доме чувствует себя лишним.

Бриттани прислоняется к стене, откидывает затылок на мазню малоизвестного кубиста. Рыдает взахлёб, зажимая склеенным, запятнанным слизью и соплями бумажным платочком опухшее лицо. Не замечая зрителя, который я, за поворотом, у лестницы. Зритель – бессердечная тварь, он не пристаёт к ней ни с чем. Из парализованного инвалида, балансирующего на канате без страховки, в коляске, плохая поддержка. Способность к жалости притуплена во мне, как зрение. Ответственность – да. Жалость – нет. Нет в ней смысла. Помочь я всё равно не могу.

Почему она плачет? Любовь безответная? Все там были. Или будут. «Тоже пройдёт». Я сам под таблетками, в которых опиум. Скоро накроет. Осталось потерпеть не больше двадцати минут. Не напороться бы за них на… на него.