Василий Вобленко - Осколки льда

Ночь мертва, тишина моментами конвульсирует от скрипов кроваток. Сколько нас здесь? Около десятка брошенцев. Малыши спят, не зная, что приговорены к изгнанию и казни замедленного действия. Им снится тёплая грудь матери и парное молоко на губах. Причмокивают, жадно ловят прокварцованный воздух инфекционного отделения. Мой первый коллектив – хор аквариумных рыбок.

Но я не сплю, нет! Теперь я узнаю этот смрад металлической узницы. Так пахнет дерьмо. Так воняет ребёнок, покоящийся в собственных фекалиях больше двух часов. Задыхается. Ему хочется рыдать, но сквозь ноздри, заложенные пробкой соплей, выходят судорожные хрипы. Нужно кричать, просить помощи, выжить! Как летучие мыши, приняв неуловимый ухом сигнал, просыпаются остальные.

Открывается дверь, в полоске света фигура большого человека: соломенные волосы, собранные в хвост, по-мужски широкие плечи. Походка тяжелая, вразвалку. Лицо размазано, будто художник нечаянно капнул растворителем на любимое произведение.

– Мариш, чо там? – прошипел голос из неведомого мира за дверью.

– Ублюдок обгадился опять! Скотина: жрать ничо не жрёт, но срёт по десять раз в день.

Я увидел дитя её глазами. Испуганный мальчишка с неестественно крупной головой, извивающийся, как дождевой червь на сухой почве. Медсестра морщится, достаёт из-под головы подушку и прижимает к лицу малыша. Требует:

– Спи, я тебе говорю, СПИИ!

– Может подмыть его? А то сейчас всех разбудит, – упрекнула напарница.

– Михальцова заступит и помоет. Скажем, что утром обделался.

Максиму нечем дышать, содрогается в спазмах.

– Ладно. Живи, ублюдок, – рявкнула мучительница и убрала подушку.

***

4 июния 2003 года

Рибята миня пастаяно дранзнят. Они гаварят что я ТУПИЦА. Адин раз я слышал как мидсестры называли миня АТУИСТОМ. Я ни знаю что такаойе АТУИСТ и спросил у Лины что эта значит . ана сказал что это значит что я адарённый и ни такой как все. Ана мне всигда все обяснсяяясняет ана добрая толъко грусная. Я спрасил иё пачему ана грустит. А ана сказала что всё харашо и штоб я не валнавал ся

сигодня я праснулся от того что рибята миня намазали зубной патстой потом они щипали миня. я раскзалл все Лине и она отругала их. Рибята сказали что я ябида и сигодня ночЪю мне будит плохо

***

Знаешь, меня с детства окрестили ублюдком . Шершавое слово, будто мякоть грейпфрута царапает язык. От горького послевкусия твоей молодости сводит рот. Прозови человека единожды, и несчастный будет морщиться даже в гробу.

Выродок, нечистокровный, сукин сын: такие ласки я заслужил? Гибрид человека, больная особь. Я понял позже. Взбесился, пытался порвать с порченой родословной.

Но тогда, в прошлом, всё казалось естественным. Дети искренни, называют вещи своими именами. Никаких обид: лишь святая наивность и слово, вырезанное на предплечье канцелярским ножиком.

Я сорняк жизни на твоей могиле, мам. И мы встретимся вновь в аду. И тогда я найду в смелость спросить: стоили часы кайфа страшной цены, уплаченной мною в дань порокам, сожравшим ваше поколение? Или я просто УБЛЮДОК в обгаженной кроватке, забывший своё место?

***

Я боялась пациентов. Вздрагивала от жуткого гогота и глума посреди ночи. Трусилась, уловив леденящий кровь плач.

Нам вживляли тревожность, мнительность. Верь себе и врачу: он божество.

Страх внутри больницы – основа выживания и отсутствия трагедий, коими слезится история стен из красного кирпича. Двери отделения должныбыть всегда закрыты. Ключи при себе на цепочке. Не дай бог попадут в руки пациентов. Мы ежедневно проверяли комнаты. Перерывали тумбы и кровати в поисках режущих предметов: щепок, спичек или проволоки. Лицемерили: были вежливыми, доброжелательными, но НИКОГДАне поворачивались к больным спиной.

Коридор смерти… Кровавый лабиринт. Палата номер два: чудовище, расчленившее грудничка кухонным ножом на глазах жены. Стена безумия, рубашка с зашитыми рукавами.

Палата номер четыре: убивал гомосексуалистов, насилуя «розочками» бутылок.

Номер семь. Растлил восьмилетнюю девочку, порезал сухожилия и совершал коитус с ещё агонизирующим телом. Меня преследовал его похотливый, плотоядный взгляд.

Шизофреник из десятой задушил престарелую мать, размозжил голову молотком. Вырезал груди и половые органы, вскрыл брюхо, наслаждался внутренностями. Досуг каннибала – мочиться в угол, молиться в том же углу.

Тринадцатая… морил голодом подростка, насиловал, довёл до суицида. Тело сжёг, мастурбируя на запах горелой плоти.

Пятнадцатая… Семнадцатая… То, что я рассказываю ВАМ, людям с большой земли, покажется фантастикой, сценарием для низкопробного голливудского ужастика. Но реальность страшнее, ОНА рядом. Колется холодом, кусает. А пена на губах оставит белесый налёт, склеит губы.

Кто нарёк себя богом? Кто позволил отменить смертную казнь?

Коллеги скармливали мне страшилки. Ржали, давили на психику. А я непроизвольно представляла обгорелую человеческую плоть. Рыдала и выташнивала. В ночных кошмарах меня насиловали ножом, свежевали грудь. Я осязала аромат крови и плавящейся кожи. Стонала от фантомной боли миллионов сгорающих клеточек. Проснувшись, до утра призраком бродила по комнате, гадая, как не двинуться головой.

Я заучила всех. Каждый – покрытое ядом лезвие ножа. Незаживающий рубец на запястье. Гноящийся фурункул.

Приковылял полумёртвый сентябрь, третий месяц испытательного срока, прихватив сильнейшую простуду. Никаких больничных: каждый на счету. С отсутствием опыта и чёрной меткой в трудовой лишь на паперть. Мать, как будильник, воскрешала на работу пощёчинами и водой. Я трусилась от холода, растирала воспаленные глаза. Знобило, клонило в спасительный сон. Голос пропал. Я объяснялась жестами, что приводило пациентов в восторг, вроде детской игры.

Ближе к экватору пришли тяжёлые месячные. Боли бесстрашные к таблеткам приковали к кушетке. Живот рвало хирургическими клещами. Свалиться на кушетку в сестринской, пожалуйста, хоть пятнадцать минут… Казалось, кошмару нет конца… Не проснётся Белоснежка с обожжёнными хлоркой руками. Грязный туалет не волк, себя не вылижет. Дымящий кофе заменил тепло дома, а мытьё обгадившихся – хобби.

***

12 агвуста 203 года

Привет мой днивник Прости что Прячу Тибя в падушке но рибята Могу т иг о атабрать.

Лина сказала ч то я бытстро учусъ и харашо пишу. Ана сказала Что мне Надо писать Каждую новаю Мысль болшой буквой. Это очинь тяжило но я Буду Делать как ана сказал а.

мы с ней занимаемся. Лина просит Миня вытащить Язык просит паднять его наверх и пакачать встораны Но мой язык прячется абратно и текут слюнки.

Мы с ней делаим УПРОЖНЕНИЯ. Я пишу их сюда патамучто постоян о забываю а я хочу делать их ночию кагда лина спит дома.