Ольга Шорина - Бордовая тетрадь

И я пугалась, думая, что в каком-то страшном «университете» людей пытают, как в гестапо, залезают каким-то страшным инструментом в глотку.

Заметки на полях 20 лет спустя

А в молодости она была симпатичная. Вот Титаренко вдвоём с сестрой в горошковом платье с юбкой колоколом.

«Она подурнела из-за проклятия женщин, всех этих нарядов, – сказал Вадим Дормидонтов. – В Европе она расплачивалась за них платиновой картой!»

Сейчас мне нравятся её костюмы, я бы не отказалась. Вот этот бордовый пиджак. И это не винтаж, Франция – вне времени. Сколько бы ни врали, что Раиса Максимовна «приносила ткань в Московский Дом моды».

А в детстве мне нравился лишь цветок на плече.

И Горбачев, какой был интересный, коротко стриженый, в шляпе! И они прожили вдвоём всю жизнь, не расставаясь ни на минуту! (И вместе страну развалили).

А Ельцин в молодости – урод ушастый! Но найти его старые фото не так-то просто! Впрочем, тогда ещё смартфонов не было, и «карточка» даже для большого начальника была целым событием.

***

Мама всегда внимательно рассматривала жену Горбачёва, сравнивая её с другими «первыми леди» (хотя тогда и слов таких не было).

Горбачёв с Маргарет Тэтчер встретился: «Какая женщина! Ни то, что наша!»

Ну, эту ухоженную британскую бабку у нас вообще шибко любят, хотя она считала «экономически целесообразным» оставить в живых всего 15 миллионов русских. Впрочем, она и родных британцев гнобила, перестав выдавать в школах молоко.

И Соню Ганди, жену Раджива, всю под микроскопом рассмотрела. «Какая женщина! А у нашей морда, как у бульдога!»

А Соня, оказывается, итальянка. Райка в костюме, с куцей стрижкой, а Соня с распущенными волосами, с голым плечом. Как же я хотела тогда такие волосы!

«Ну что он везде её таскает! – причитала мама. – Вон Хрущёв свою Нину Петровну только один раз куда-то вывез!»

Вот и у меня некролог получился.

Всё хожу, хожу по Воронку, познаю мир. Что бы там Бурундукова не говорила, здесь какая-то хорошая атмосфера. У нас же в разных районах города всякие люди живут.

Жители всячески пытаются оживить и приукрасить свои ветхие домишки. Вот на Пионерской, на первом этаже, на грязном подоконнике – кактусы! Такие толстые, круглые, мясистые.

На Первомайской – вышивка в рамочке. Петушок или попугайчик, уже не помню. Ребёнок, наверное, вышивал.

На первом этаже в квартиру просится кошка. Решила позвонить.

– Кто? – спрашивает из-за двери мальчик.

– Кошка ваша?

– А какая она?

– Белая с чёрными пятнами.

Он приоткрыл дверь, и она юркнула в щёлку.

– Спасибо! – крикнул он мне.

Сегодня до обеда пришла в штаб за деньгами. Там Коломейцева с Алексеем Андреевичем Белорусовым. Это тот самый черноволосый мужчина с белой прядью, которого я увидела, когда была здесь в первый раз.

Вся моя боль, весь мой ужас разорвались во мне, как некачественный силиконовый протез в груди жены нового русского, и я закричала:

– Я – ничтожество!!! Я ненавижу себя!!!

– Да это просто мать тебе с зарплатой проходу не даёт, – авторитетно заявила Коломейцева.– Вон у моего Потапа из класса никто не работает! Он меня просто разорил: каждый день даю ему на дорогу пятьдесят рублей!

Но она же, Коломейцева, ничего не знает! Как я запуталась во лжи, а отвечать мне всё равно придётся. (Я уже ответила смертью деда). А в голове – навязчивая фраза:

«А ты знаешь, что я могла бы тебя просто избить?»

– Как же тебе помочь? – даже растрогалась как-то Наталья Николаевна. – Может быть, в домоуправление куда-нибудь пристроить?

И я вспомнила, как мы с Ириночкой ходили за её паспортом. Паспортный стол у них был на Иванова, в зелёном немецком доме, и паспортистка под стать ему – некрасивая, неразговорчивая, в очках. И затхлый запах старого дома.

Заметки на полях 20 лет спустя:

Тема жилищно-эксплуатационных контор больше вообще не поднималась. А я молодец: возомнила, что меня паспортисткой хотят сделать, да ещё в мрачный затхлый дом идти боялась. А швабру не хотите ли?

***

– Или в котельную, – продолжала мечтать Коломейцева. – Вот наша Вера, мы её туда устроили…

И я вспомнила, как Лепёшкина, подруга Лепёхиной, визжала на нашем чердаке, а Сафронов ей внимал:

«Тогда, в конце 80-х, очень многие стали оставаться без работы!!! И мы, люди с высшим образованием, получали корочки котельных!!!»

А я что, Виктор Цой?

– Послушай меня, – строго сказал Алексей Андреевич, – как работают в котельной. В смене два человека, которые следят за приборами; с напарником нельзя ссориться…

Мне катастрофически не хватает общения, но людей я боюсь!

– Да, надо на работу, – продолжал поучать Белорусов. – Там ты будешь в коллективе…

И коллективов я тоже боюсь из-за школы! Что со мной никто не будет разговаривать, и меня будут травить. ВООП – наш чудо-коллектив! Ни подарков тебе к праздникам, никакой помощи! Одни sweet dreams.

– Слушай-ка, Алька, – сказала Наталья Николаевна, – а у тебя нет денег, чтобы поступить в техникум?

– Нет.

Я не знала, что такое – техникум, думала один из синонимов ПТУ.

– Я позвоню тогда Новохатскому. Он – наш, за коммунистов.

Я удивилась: учебный год давно начался, какое сейчас поступление? Значит, курсы какие-нибудь.

Наталья Николаевна выдала мне мои сто рублей, и я чуть не плача, поблагодарила. И, приободрившись, рассказала о скандале с толстой тёткой в чёрном, которую была готова растерзать там, на лестнице, за поддержку ельцинского режима. Но Коломейцева проявила удивительную лояльность:

– Надо было просто оставить тот дом!

Алексей Андреевич остался дежурить до шести вечера (дело было в одиннадцать утра), а Коломейцева пошла, как всегда, в администрацию (в молодости она работала в горкоме партии инструктором, и до сих пор не может этого забыть). У китайской стены она всё мне выговаривала:

– Ты не маленькая! Тебе двадцать лет! Это Юля у нас несовершеннолетняя…

– Мне нет двадцати лет!

– А когда же будет? – оживилась Наталья Николаевна. – Случайно не седьмого ноября?

– Да нет, чуть позже.

– Тогда надо Дормидонтову сказать, чтобы он тебе пьянку устроил. Не переживай. Ты девчонка грамотная. Всё схватываешь на лету, имеешь свое мнение.

Так Наталья Коломейцева оказалась вторым после Сафронова человеком, от которого я услышала о себе доброе слово.

Я так обрадовалась! Маме похвасталась, а она как заорёт:

– А на что ты будешь устраивать?! У тебя деньги есть?!

Она всерьёз испугалась, что меня – обязывают, а если я не послушаюсь, то со мной сразу что-то сделают.