Андрей Рубанов - Сажайте, и вырастет

И тут я замедлил шаг. Один из новичков – полноватый, рыжеволосый, в нарядном спортивном костюме, чрезмерно нарядном для этого грязнейшего из грязнейших мест на всем белом свете,– показался мне знакомым. Проходя мимо, я ударил его по плечу, и он вздрогнул, обернулся. В то же мгновение мне тоже пришлось сотрястись от изумления.

– Какого черта ты здесь делаешь? – воскликнул я.

– Матрас получаю,– ответил рыжий адвокат, жалко улыбнувшись.

Ошеломленный, я не сразу нашел, что сказать несчастному дураку.

– За что тебя?

– Мошенничество, наркотики... ты же сам все знаешь. Я уловил страх и отчаяние, интенсивно излучаемые в пространство моим бывшим защитником, и против своей воли почти развеселился. Возможно, впервые в своей жизни этот рафинированный московский абориген издавал запахи попавшего в беду взрослого мужчины – не антибактериальным мылом пахло от его тела, не одеколончиками и лосьонами, а табаком и мускусом. Я же стоял напротив него злой, тощий, с голыми, сплошь в синяках и ссадинах локтями – монстр, поднявшийся со дна ада для дураков. Угловатый вшивый организм, истративший все силы в попытках выжить, но готовый на новые и новые попытки.

– Заедешь в хату – сразу отпиши мне,– торопливо сказал я. – В сто семнадцатую, на Дорогу, Андрюхе Аферисту!

Рыжий вяло кивнул. Он выглядел подавленным, кривил губу, не знал, куда деть руки. От жалости у меня заныло в груди. Я схватил его за рукав.

– Повтори!

– В сто семнадцатую,– послушно выговорил бывший лоер. – На Дорогу... Андрюхе Аферисту...

Сзади меня больно ударили по плечу.

– Не болтать! Проходи!

Ободряюще улыбнувшись Рыжему, я заскользил дальше. Домой.

В камере ничего не изменилось. Тот же кислый аммиачный дух, та же дымовая завеса. Та же спрессованная масса возле самой двери: два или три казаха, калмык, ингуш, туркмен, узбек, с десяток украинцев, гражданин Уганды и гражданин Коста-Рики. Понятный, дружелюбный, свой в доску народ.

– Андрюха! Андрюха! – провозгласили несколько костлявых, симпатичных мне доходяг.

– Где? – услышал я голос, показавшийся мне очень знакомым.

– Андрюха вернулся! И Джонни! И Малой!

– Где?

Голос принадлежал Славе Кпсс. Проявившись из голой толпы, он улыбнулся.

Ничего не понимая, я замер, и шедший следом Джонни уперся в мою спину.

– Слава! – выкрикнул я. – А ты как?.. А ты зачем?.. Ты – здесь?!

– Здесь,– сказал Слава, явно наслаждаясь моим изумлением.

Внутри у меня все опустилось, потом поднялось, опустилось опять; ослабели ноги; глупая, счастливая улыбка сломала рот. Пробившись между тел, я обнял друга.

– Тебя не отпустили?

– Отпустили,– хмыкнул Слава. – Попробовали бы они меня не отпустить! Но я не ушел. Давайте, проходите. Чуть-чуть водки осталось... Выпьем...

Мы сели на козырной поляне, возле самой стены. Там, где пятнадцать суток назад ели мясо.

– Что случилось? Почему ты не ушел?

– А ты не понимаешь? – сурово спросил Слава.

– Нет.

– Как – уйти? Все бросить? Хату? Общее? Трассу? Мне же предъявят! Вас – нет, никого нет... Короче говоря, я сунул куму, сколько надо, и – тормознулся. До вашего возвращения...

– Зачем тебе эта хата? И Трасса? Слава вдруг разгневался.

– Ты с ума сошел! Это же м о я хата! Я в ней – четыре года! Так просто взять и уйти – это не по-божески!

– А Слон? – задал я мучивший меня вопрос. – Он как, не сунулся к тебе?

– Какой Слон? – удивился Слава. – Ах, Слон... А нету его больше. Забрали. С вещами.

Я ничего не сказал.

– А за это,– тихо добавил Слава Кпсс,– я куму сунул, сколько надо.

– По таксе?

– Нет,– сухо возразил мой друг. – Все отдал. До копейки. Все, что накопил, всю карманную наличность, какую для воли приберег.

– Как же ты на свободу – без денег?

– Моя свобода никуда не денется. Она всегда со мной.

– И моя,– сразу сказал я.

– И моя,– эхом повторил Джонни.

– И моя,– прошептал Малой. Голоса звучали глухо. Потом каждый из нас сделал одинаковое движение: потянулся рукой, как будто намереваясь из кармана драных штанов, или из-за пазухи, или из-за пояса, или из какого-то другого потайного места извлечь свою собственную, тщательно сберегаемую, сокровенную, никому не отданную свободу – и показать ее. Если не всему миру, то хотя бы близким людям.

Она цела. Она моя. Наша.

Она есть и будет.

Наутро Слава Кпсс ушел на волю. Сто тридцать пять лиц – кроме тех, чья очередь была спать,– просветлели, когда он шел к двери. Множество печальных глаз проводили сутулую фигуру человека, покидающего тюрьму для новой жизни по ту сторону решетки.

Иконки и образа Слава подарил мне. Одеяло отдал в Общее.

– Правую руку давай!

Я присел на пороге фургона и с сожалением выдернул ладонь из кармана. Жестокий январский мороз немедленно схватил меня за пальцы.

То же самое сделал конвоир. На запястье щелкнул обжигающий ледяной металл.

Машина подъехала совсем близко к крыльцу. Путь от автозека до двери суда – одна, максимум две секунды. Справа и слева, перекрывая пути возможного бегства, переминались с ноги на ногу четыре автоматчика в масках. На черной ткани возле ртов – белесые пятна изморози.

Фургон окружила толпа. Посмотреть на арестованного сановника и его подручных пришли несколько десятков людей. Жены, матери. Друзья. Родственники. Еще – репортеры и газетчики. Процесс над бандой казнокрадов вызвал большой резонанс в обществе. Все-таки министра, хотя бы и провинциального, судят за уголовное преступление не каждый день. Толпа выкрикивала в адрес только что доставленных подсудимых слова поддержки. Когда появился министр, шум достиг такого градуса, что с веток окрестных деревьев снялись несколько потревоженных ворон. Они закружили меж домами, над серой коробкой тюремного грузовика, над редкими в этот полуденный зимний час прохожими.

Я шел вторым – вслед за министром. Как и он, я успел на миг замереть на самом краю люка и с высоты фургона осмотреться по сторонам.

– ПАПА!!! Мгновенно угадав, откуда именно донесся звонкий детский выкрик, я повернул голову и увидел крошечную фигурку в ярком комбинезоне. Взгляд широко раскрытых детских глаз проник прямо в центр сознания.

Красные щеки. Толстый шарф под крошечным подбородком.

Жена держала сына за руку.

Мои стояли поодаль от шумных единомышленников министра, зато выше всех: забрались на сугроб.

Две недели назад моему сыну исполнилось три года.

Я схватил ртом ледяной воздух.

– Пошел, пошел!

Прыжок вниз. Сладковатый запах выхлопных газов защекотал ноздри. Полтора торопливых шага – и я внутри, в тех помещениях, куда вольный человек просто так не попадет. И не дай Бог ему попасть.

Итак, сегодня важный день. Начнется суд. Я познакомлюсь с членами своей банды. И с судьей.