Тимофей Вилкин - Бзик в кратком

Я закипел как чайник, загудел как паровоз, хоть этого никто и не услышал. В общем то я и не хотел, чтобы кто-то почувствовал мое нетерпение. Я не Магомет-демонстратор и никогда им не был. В целом, я не сторонник ни одной религии. Если уж и хотелось, чтобы меня наградили амплуа, то я бы согласился именоваться «человеком дела» или стахановцем, если бы предстояла личная встреча с Владимиром Ильичом. И да, мам, да, пап, коверкаю я это понятие, которое вы оберегали во мне с пеленок, которое телами защищали и в восьмидесятые, и в девяностые, и в нулевые. Которым вы укрывали меня от проливного дождя на запутанных улицах. В каждом твоем поцелуе, мама, я прекрасно вижу то, что значит для тебя эти два слова: человек дела. В каждом кулинарном шедевре твоего приготовления, будь то салат «Подсолнух» или макароны по-флотски, я чувствовал значимость этого выражения. Ты словно бы подкармливала меня своей верой в будущее России. Отец, теперь о тебе. Пускай мы не так часто общались, лишь единожды вместе скатались на озеро порыбачить, хоть ты, как и я, любил изловить ротана покрупнее и обматерить его за внешнюю убогость. Я тебя боялся, и ты меня, кажется, тоже. Я ценю твои

попытки, и я определяю их как очень важное дело, с которым ты, если и не справился, то уж точно был близок.

Дорогие родители, я ценю все, что вы для меня сделали. Помню каждую копейку, которую вы вкидывали в мою свинку-копилку, чтобы я освободился и наконец вдохнул воздух свободной грудью. Но нежданно-нагадано чужие люди посадили меня на цепь. Очень просто взяли и прижали меня детской рукой к вонючей будке и указали, что именно мне делать и как поступать. Но я-то уже не малыш и сам способен искривить свое лицо, как пожелаю. Смею скорчить гримасу, которая защитит мою родню и всех предков от пятничного позора. Это маска чекиста к столетию годовщины основания комиссии.

Я разделил гору на пушистое и зеленое. «Триганде». Она в неожиданностях податливо развалилась и упала на белый снег поближе к своим. Я поднял ничего не понимающего мальчонку, а он в свою очередь пустил сопли на свой подбородок. Он мелкий и жалкий, но я, черт возьми, такой же – человек жалкого дела. Мальчик полетел из моих рук спиной на бордюр или поребрик, кому как удобнее. Шлепнулся, как вылитый на сковороду желток, и завопил, как сформировавшийся цыпленок. К нему уже с тяжеленым пакетом спешила мать в красном одеянии, и я ни за что не стал бы ее трогать.

Тут на снегу начала шевелиться «замша», но я ее, такую бедненькую, быстренько успокоил. Пнул по спине, чтобы оставить на семействе Прокошевых родовой синяк. А затем я сквозь сдержанные запахи оленины трусливо и крайне по-деловому побежал в бар «Мюнхен», чтобы на вынос закупиться сангрией и провести ночь в компании испанских танцовщиц. Или французских, мне особо не важно, главное – получить экстаз. Бездумный. Своевольный.

Спасибо, бармен, ты так добр. Ты добавил вдвое больше грейпфрута, чем мог бы. Спасибо дверной засов. Ты поддался намного быстрее, чем я ожидал. Я благодарю от всей души эту холодную пятницу, ведь она чудесно закончилась и не прервалась, да уже никак и не прервется, черным понедельником. Наконец, я поблагодарил бы тебя, мой дорогой пушистый хвост. Ты нарисовал великолепный мой портрет в формате А1, и я с новой силой полюбил этот картинный жанр. Как величаво изобразил ты образ двадцати четырехлетнего ленивца и возможно, что альфонса. Пририсовал к моим бледным плечам погоны, как мечтал сделать мой боязливый отец.

Но не проси, пожалуйста, не проси обернуться меня и посмотреть на то место, откуда ты растешь. Я право боюсь осознать, что за время сна ко мне в квартиру прокрался безумный доктор и пришил тебя к моей заднице. Я лучше допью сангрию, поглажу голодную Маруську закрою глаза и продолжу верить в то, что это просто странно протекающий экзистенциальный кризис. «Триганде».

Посвящается солнышку, которое светит только для меня

Посвящается тучке, которая громом отдается в ушах

Объяснение

Данная книга хранит в себе один лишь вымысел. Правда. В ней нет реально существовавших людей, а еще ее повествование не поддается никакому логическому объяснению, как бы вы, дорогие читатели, этого тайно не желали.

Но, если отбросить логику, оставить ее, так сказать, на задворках чудного остроумия, можно запросто догадаться до того, что алогичный сюжет «Бзика в кратком», хоть и имеет нелинейные составляющие, по своей сути выстроен в форме замкнутого коридора с односторонним движением, где события и вопросы дополняют друг друга. Рассказчик (у него есть имя), как бы не пытался перевести тему или же сделать вид, что увлечен разными персоналиями, все равно продолжает кружиться с одинаковыми формулировками, как белка в колесе.

Так же в книгу полупроизвольно вставлены поэтические потуги. Удачи.

Джон Картонов должен был прилететь на космический корабль «Вафли-232» еще в Юрьев день, однако его нелюбовь к русским именам вывернула «валенок» (космический термин) в противоположность к «Югу» (псевдокосмический термин), что, несомненно, замедлило шаттл.

Цель Джона была проста; договориться с кораблеанцами (т.е. с жителями корабля) о создании новой звезды, мощнейшего источника энергии, способного обогреть и обжарить все уголки Молочного и Немолочного (Овесного?) пути. Кажется, Джон всю жизнь самостоятельно мечтал стать источником тепла. Кажется, всерьез думал научиться согревать всех высоким градусом своего дыхания и низким порогом вхождения, но, к несчастью, мышечный материал, из которого сегодняшний астронавт Джон состоит, не способен быть тем самым эликсиром спасения для молекул, избегающих холод и ветер. Тем ни менее телесный картон очень хорошо горит. Такой картон легко может стать проводником огня и путеводителем спасения. Джон действительно догадывался об этом с малых лет, и именно поэтому он, начиная с юношеского возраста, завел себе еще мечту «Плана Б». Он думал о том, как бы прослужить хоть миллисекунду своей алгоритмической жизни в звании старшего прапорщика – кормильца, камикадзе и защитника всей галактической провизии. Как жаль, что все не так легко.

С самого первого дня своей жизни, который, между прочим, случился поздней осенью, он уже умел разговаривать и производить в своей голове мозговой штурм со своими внутримозговыми друзьями. Первая мысль, которая посетила новорожденного Джона, состояла в желании выпить стакан апельсинового сока. Вторая – предлагала застрелиться. Это были две самые свободные мысли, которые можно было представить. Так просто и одновременно тонко чувствовать мир не умел ни один младенец. Стало очевидно (кому-то уж точно), что Картонов станет избранным. Великим космическим героем!