Вадим Демидов - 2028, или Одиссея Чёрной Дыры

– Мам, халуо! Да у меня все хорошо! Я в гостях у Петра Михайловича, чай пьем. Да. Да. Да, выдастся свободная минутка, расскажу. Да, перезвоню…

Маша отключила связь. Показала кивком на ладонь:

– Мама беспокоится. Перебил вас звонок…

– Когда я ехал на поселение, – продолжил Свекольников, – рад был уже тому, что не красная зона, а значит, не будет забора и вышек с охранниками. Но, приехав, понял, что забор и не нужен. Бежать некуда. Вятские земли – кругом леса, зоны и военные части. Работать предстояло на лесоповале. Что заработал, на то и кормишься. А я после универа ничего тяжелее мышки и шариковой ручки в руках не держал. Пришлось орудовать бензопилой по двенадцать часов.

– Лесоповал?

– Классический. Была у нас с Витей на двоих древняя китайская бензопила. Какое-то название у нее смешное было – «хрустка» или «хуска». Когда Витя ее брал в руки, было похоже, будто он с гитарой. Визжала она, собака, словно на гитаре перегруз включили. Ломалась, зараза, что ни день. А виноватыми оказывались мы. Сами починить не умели, а из-за того что выработки нет, нас в ШИЗО бросили. Мы с Витей еще зеленые были, все на условно-досрочное молились, а после изолятора хрен нам, а не УДО. Хотя нас и из ШИЗО на работу выводили. А Волчок… Он ставил брагу на ягодах. И каждый из сидельцев, кроме выработки леса, должен был сдавать ему ежедневно кузов ягод. Как уж эти ягоды назывались… Как-то на северном наречии, не помню уже. Кораллово-красные такие. Волчьи, словом.

2

– Питер, обдираем вот эту полянку, и домой, – крикнул Виктор.

Кусты были усыпаны спелой ягодой, но добывать ее приходилось с боем. Иголки впивались в пальцы, болезненно жаля. Друзья, обирая кусты, то и дело матерились.

– Вить, глянь, уже полный кузов… Пошли, а?

Дорофеев бросил, не оборачиваясь:

– Пит, я тоже голодный и хочу домой, но давай просто доберем полянку. Еще горсти три осталось.

– Да полный кузов уже.

– Хорошо, посиди, я один доберу. У меня, наверно, пальцы меньше исколоты.

Виктор собирал ягоды с изяществом, словно перебирал струны какой-то неведомой арфы. Когда колючка в очередной раз жалила его, он подносил палец ко рту, собрав на лбу морщины, слюнявил его – и вновь принимался перебирать невидимые струны. Но матерился не меньше Петра.

Домой возвращались, когда солнце висело, нашинкованное стволами деревьев на множество стружек. Один раз Виктору показалось, что сквозь сосны шмыгнуло что-то крупное, может быть, кабан. Встал, приглушил дыхание. Остановил Петра. Наглотавшись нервной тишины, оба побрели дальше.

В начале восьмого вошли в барак. В нос шибанула мужская вонь. Но оба знали, что и четверти часа не пройдет, как принюхаешься. Подбежал Кривуля, шестерка Волчка. Забубнил с малоросским акцентом. Дорофеев сунул ему кузов. Тот, схватив ягоды, побежал в дальний конец коридора, где располагалась ставка Волчка.

Успели переодеться, помыть руки и наскоро отужинать. Еда была закуплена в деревне еще третьего дня – яйца, колбаса, кетчуп. Хлеб забыли положить в холодильник – весь заплесневел. Виктор срезал ножом зелень. Мякиш пах кислятиной, но на вид был еще ничего. Голод взял свое.

В восемь часов начиналась поверка отряда. Пухлый отрядник, нехотя проверив по карточкам фамилии, отправился докладывать начальнику колонии. Народец проводил толстопузого кума ленивыми глазами и медленно потек в ставку Волчка на последнюю перекличку перед отбоем. Первыми шествовали шестерки пахана: Кривуля, Бородавка, Южный и Драп. Бородавка нервно оглядывался и лыбился зубами – вылитый Табаки из мультика про Маугли. За шестерками брели тринадцать человек, Виктор с Петром были среди них.

Волчок в длинном белом рубище на голое алебастровое тело восседал на троне, смастеренном из обломков самых разных мебелей: кроватей, кресел, столешниц. Спинка трона уходила под потолок. Позади Волчка висела икона с ликом Создателя, писанная художником отряда Глебом Кашиным. До посадки тот работал охранником на фабрике хохломской росписи и чему-то успел там научиться. Голову Господа обрамляли буйные орнаменты из колосьев и листочков земляники.

Волчок смотрел на выстроившийся перед ним дугой человеческий материал, как на первое, второе, десерт и компот. Все эти людишки, обладавшие голосом, слухом и зрением, до сих пор не были съедены им лишь потому, что он еще не наигрался с ними. Так и котяра, поймавший мышь, забавляется с ней, слюнявя и покусывая в сочных местах.

На редковолосой груди Волчка раскачивался привязанный к веревочке просоленный и высушенный палец снайпера-наемника, с которым случился у него поединок в Афгане. Во время знаменитой Кунарской операции Олег Серафимович Волков, замкомвзвода 149-го гвардейского мотострелкового полка, был ранен в голень. Однако, несмотря на ранение, Волчок в одиночку выследил снайпера и забросал его гранатами. Высушенный палец у Волчка не отобрали даже в строгой зоне, а здесь уж тем более никто не покушался на столь экзотический оберег.

В ногах у Волчка сидел Шершень, шут. Росточка в нем было всего три локтя. Шел ему сорок первый годок, но лицо было детское, конопатое. Голову завершала скоморошья шапка из цветных клиньев. К ней были пришиты три колокольчика. Когда отряд выстроился по дуге, Шершень встал и косолапо прошелся полукругом, корча устрашающие рожи. Колокольчики мелко зазвунькали.

Волчок спокойно сказал:

– Кто сегодня проштрафился, шаг вперед!

Из дуги вышел один Вася Трофимов, бывший хакер из знаменитой группы Anonymous. Попался он после того, как группа взломала твиттер премьера и с его аккаунта попросила прощения у пассажиров сбитого боинга Малазийских авиалиний. Васю сдала девушка, которую он любил. Во время судебной волокиты он слегка тронулся умом, но невменяемым признан не был.

– Йоба, опять один Трофим, – констатировал Волчок.

У Васи был пунктик, он постоянно чувствовал себя виноватым, и всякий раз, когда Волчок спрашивал, кто проштрафился, делал шаг из строя. Шершень обежал людскую дугу и, высоко задрав ногу, выдал Трофимову смачный пинок. Вася глухо икнул.

– Трофим, встать в строй! – скомандовал Волчок.

Вася повиновался.

– Кто сегодня проштрафился, пусть сделает шаг вперед! – в голосе Волчка появились высокие нотки, которые ничего хорошего не предвещали. В отряде ходили слухи, что Волчок был самым жестоким «дедом» в своем полку. Издевался над салагами, чморил младших командиров, что слишком любезничали с первогодками, и, говорили, даже политрук части его побаивался. На Волчка трижды покушались из мести, но всякий раз он выходил из заварухи живым.

– Шершень, – позвал Волчок. – А скажи-ка, милый мой дружочек, кто у нас сегодня неполный кузовок принес?