Вадим Демидов - 2028, или Одиссея Чёрной Дыры

Шут побежал в занавешенный тряпками закуток, где стояли бадейки с ягодной брагой. По православным праздникам Волчок угощал брагой весь отряд. Кому-то доставалась чарка, кому-то наперсток. Волчкова брага считалась в отряде подобием валюты. С ней совершались такие слияния и поглощения, что и олигархи бы на воле обзавидовались.

Шершень достал один кузов с ягодами и поставил его перед Волчком. Это был кузов Виктора Дорофеева и Петра Свекольникова.

– Чей? – спросил Волчок.

Скрываться не имело смысла. Виктор и Петр вышли из строя.

– Наш был полон… – сделал напрасную попытку Петр.

– Ну что, господа политические? Решили, йоба, старика Волчка жидко наколоть?

Виктор помнил, что кузов они наполнили с горкой, а сейчас в нем недоставало три-четыре горсти. Могли сожрать шестерки Волчка, но на них сваливать было бесполезно. Кто-то порой пробовал, но наказание от этого лишь усугублялось.

Виктор сказал:

– Оплошали. Прости нас, Волчок. Завтра принесем с избытком.

Добавил:

– Два кузова принесем.

Волчок встал и вознес руки к потолку.

– Благодарни суще недостойнии раби твои, Господи, о твоих великих благодеяниих на нас славящее тя хвалим, благословим, благодарим и величаем твое благоутробие…

Произнеся все это, он пустил газы. Отгромыхали три неумолчные очереди. К Волчку подбежал Шершень и стал шумно вдыхать вонь, словно дегустируя ее. Затем он театрально прикрыл глаза, поднял указательный и вымолвил:

– Я чувствую аромат парного овечьего молока, тминного хлеба с оттенком чеснока, а также яркие сливочные нотки.

– А еще? – спросил Волчок. И пустил еще одну громкую очередь.

– Ага… Бальзамические и пряные нюансы. Аромат мяса на гриле. И в конце… – шут закашлялся, – …в конце дымная нотка.

– Что ты видишь?

Вопрос означал: что делать со штрафниками? Шершень был мастер на выдумки. Он продолжал втягивать носом вонь, которая, к общему удовольствию, начинала постепенно выветриваться. Отряд стоял краснорожий, все старались не дышать – словно под водой.

Волчок поторопил:

– Давай, йоба, кроши свой маргарин.

Шершень с широкой улыбкой присел на пол, притулившись к ногам Волчка, и произнес нараспев:

– Вязанка дров.

У Виктора потемнело в глазах. Он прекрасно знал, что это такое.

Петр заскулил, встав на колени:

– Волчок, завтра мы с Витей три кузова принесем. Волчок…

Но скорый на расправу отряд уже уложил обоих на пол. Мужики выгнули руки штрафников так, чтобы кончики пальцев касались лодыжек – и такой скособоченный биоматериал стянули накрепко веревками. Пока Дорофеева связывали, он достал кого-то ногой – хоть какая-то радость. Тот, конечно, ответил с избытком. Виктор досадливо блякнул.

Насладившись зрелищем, Волчок крякнул и достал из-за спины небольшую коробку. Вытряхнул оттуда черные мобильники.

– Разбирай, братва!

И народец, толкаясь и галдя, принялся разбирать телефоны. Каждому хотелось побыстрей связаться с семьей. Рассказать, что еще один день прожит. Что живы. И что есть какая-никакая надежда.

Петр, привязанный к койке, тихо постанывал. Стоило его стонам превысить какой-то звуковой порог, как возник Кривуля и вмазал ему ногой в бок. Петр заскрипел зубами. Кривуля вмазал и с другой ноги.

Экзекуцию Виктор наблюдал затылком. Обездвиженный, как и Петр, он в таком положении мог лишь немного вращать головой. От нехватки свежей крови телесные ткани так затекли, что любое движение причиняло страдание.

Когда объявили отбой и отряд нестройно захрапел, Виктор натужил мышцы обеих рук, словно желая разорвать веревки, и почувствовал, что правая рука начала медленно подниматься, не встречая никаких препятствий. Фантомная рука двигалась во всех направлениях, прорезая даже спинку кровати. Виктор напрягся, пытаясь заставить пальцы фантомной конечности распутать узел или хотя бы ослабить путы. Но пальцы легко проходили сквозь веревки. Наблюдая за путешествием мягкой бескостной руки, Дорофеев на некоторое время забылся.

Очнулся от собственных стонов. Притушил звук, помня о том, что Кривуля сделал с Петром. Стал прислушиваться к новым сенсорным ощущениям. Его будто с ног до головы обклеили жгучими горчичниками, кожа зудела, по позвоночному столбу бегали наперегонки быстрые колючие ежики. Виктора стало бить в судорогах. Зубы стучали.

Виктор вспомнил о фантомной руке, но та пропала. Он скосил глаза вправо, потом влево – ее нигде не было видно. И тут кто-то невидимый стал сдирать скотч с его кожи. Вместе с кожными лоскутами мучитель захватывал и куски мяса. Виктор почувствовал на языке парной мясной вкус. Завыл, обкусывая губы. В подкорке носилась мысль, что он никогда больше не сможет играть на гитаре, но в таких обстоятельствах уж не до музыки – быть бы живу.

Следом за первым мучителем пришел другой, тоже невидимка, – и многочисленными щупальцами присосался к оголенным участкам. Чувствуя, что он весь опутан десятками склизких щупалец, по которым струится его жизненный сок, Дорофеев вновь отключился. Привиделась ему рука, неестественно длинная, многосуставная, она несколько раз обернулась вокруг его тела, накрепко спеленав. Виктор сделал попытку дотянуться до руки зубами. Но, как ни напрягал шею, максимум того, что ему удалось, – коснуться ее волосков вытянутой лодочкой верхней губой. От бессилия на него напала такая злость, что он стал оплевывать собственную руку. Он ворочал во рту сухим языком, набирал с десен немного слюны и выхаркивал. Плевки были жалкими, и это его еще больше злило. Наконец он проснулся, привлеченный чьим-то сбивчивым бормотанием. Прислушавшись, Виктор стал разбирать слова: «…Правой не загребай, левой не отставай, глаза от ветвей защищай… ночь пережди, снова иди, на солнце гляди… к озеру придешь, в воду войдешь, меня позовешь… рыбу лови, как в фонтане Треви, дальше живи, плавниками греби…»

Когда утром обоих развязали, они не сумели самостоятельно распрямить позвоночник – пришлось тащить в больничку. Виктора волокли скорченным, и на каждом повороте коридора он пытался рукой дотянуться до стены, но до стены дотягивалась только фантомная рука. Она вновь появилась и никак не хотела пропадать. Виктор чувствовал, что вот-вот потеряет сознание, но обошлось.

К вечеру политические кое-как оклемались. В больничке им выдали по две таблетки аспирина. Измерили давление. И на этом все. На последнюю поверку в отряд оба приковыляли на своих двоих. По дороге Петр прошептал:

– Надеюсь, все худшее позади.

– Не-а, Питер, – откликнулся Виктор. – Ты разве не понял? Худшее только начинается.

У Петра хватило сил повернуться к товарищу удивленным лицом.

– Эта гадина с нас не слезет, пока не раздавит. И отряд будет ему помогать. Потому что только так здесь можно обезопасить себя. Пребывать в стане большинства – это ж для человека такая манкая штука.