Висенте Бласко - Э. Замакоис. Висенте Бласко Ибаньес

– Чмъ проще авторъ – говоритъ Бласко Ибаньесъ – тмъ легче его читать. Я стараюсь писать безъ риторическихъ вычурностей, ясно и просто, съ единственной цтою, чтобы читатель "забылъ", что передъ нимъ книга, а по окончаніи послдней страницы думалъ, что онъ словно просыпается отъ сна или что передъ его глазами прошло видніе кинематографа.

Театра онъ не любитъ, онъ дйствуетъ на нero непріятно. Его натура моряка, влюбленнаго въ широкіе горизонты, въ благодатную безграничность пейзажей, презираетъ тсную жизнь сцены. Какъ ни хороша драма, въ ней всегда много искусственнаго. По его мннію, ничего красиваго и интереснаго не можетъ произойти на подмосткахъ, ограниченныхъ картонными деревьями и бумажными стнами. Наиболе захватывающія драмы возбуждаютъ въ немъ обыкновенно веселость. Онъ разсказываетъ, что когда ребенкомъ онъ видлъ въ театр "На лон смерти", онъ ушелъ раныые, чмъ опустился занавсъ, потому что грозилъ лопнуть отъ смха.

– А какъ вы смотрите на женщинъ? – спрашиваю я. Считаете ли вы ихъ сложными натурами, вроломными?

Хотя я угадывалъ его отвтъ, но предпочиталъ услышать его изъ его собственныхъ устъ. Висенте Бласко Ибаньесъ улыбается, пожимаетъ плечами и по его лицу пробгаетъ удовлетворенное, немного тщеславное выраженіе человка, который неоднократно одерживалъ побды въ поединкахъ любви.

– Женщина – восклицаетъ онъ – не есть вся жизнь, даже не есть половина жизни – хотя она и лучшее, что есть въ ней. Я не презираю ее, какъ жители востока, но я никогда и не чувствовалъ на себя ея тираннической власти. Я мужчина, искатель наслажденій, а не сантименталистъ. Я считаю женщину однимъ изъ многихъ предметовъ на земл, способныхъ вызвать желаніе и достойныхъ завоевыванія. -

Нашъ разговоръ снова поднимается въ сферу боле общихъ положеній.

– Врите вы въ славу, какъ цль жизни? Любите вы деньги?

Маэстро, не колеблясь, отвчаетъ:

– Слава, какъ деньги, какъ любовь – только "украшенія" жизни, и больше ничего, блестящія побрекушки, которыя ее длаютъ боле красивой и показываютъ намъ ее подъ нарядной маской. Истинной же цлью жизни является просто сама "жизнь". Мы должны жить не для богатства, не для славы, не для обоготворенія женщины, что-бы тамъ ни говорили ложные поэты. Жизнь иметъ свою собственную сущность и сама себя оправдываетъ…

Въ этомъ энергическомъ и сжатомъ отвт отражается вся душа этого исключительнаго человка, послдняго конквистадора, счастливо соединяющаго въ себ художника и авантюриста, сумвшаго безъ всякой поддержки восторженствовать надъ бдностью и подчинить себ жизнь съ мужествомъ льва.

Къ первому періоду литературной дятельности Бласко Ибаньеса принадлежать шесть романовъ. Я называю ихъ "мстными", потому что дйствіе ихъ происходитъ въ окрестностяхъ Валенсіи; типы, пейзажъ, даже самый языкъ заимствованы изъ дико-красивой равнины, "уэрты". Я вовсе не считаю ихъ мене интересными и захватывающими, мене выдающимися чмъ позднйшіе романы, гд авторъ заставляетъ дйствіе развертываться на боле широкой сцен. Художественое впечатлніе не зависитъ ни отъ широты декоративной "рамки", ни отъ благородства фигуръ, какъ учатъ смхотворные вульгарные учебники по теоріи словесности, а отъ той силы и яркости, съ которыми изображены живые люди, и которыя передаютъ книг, мрамору или полотну священный трепетъ самой жизни.

Хотя въ этихъ произведеніяхъ Бласко Ибаньесъ часто впадаетъ въ ошибки, а иногда быть можетъ слишкомъ многословенъ и вычуренъ, все же онъ является уже здсь ослпляющимъ и великолпнымъ художникомъ, несравненнымъ изобразителемъ ландшафта.

Весь многострунный оркестръ природы звучитъ въ его мозгу и отражается въ его чрезвычайно впечатлительной душ.

Онъ не только "видитъ" дйствительность, a въ тоже время обоняетъ, слышитъ и осязаетъ ее, какъ будто держитъ ее въ своихъ объятіяхъ.

Ни одинъ запахъ, ни одинъ звукъ, ни одна краска, ни одна деталь не укрываются отъ его вчно бодрствующаго проницательнаго ума. Въ этихъ романахъ чувствуется безпрерывный бой страстей, въ нихъ не переставая текуть жизненные соки, они проникнуты своего рода паническимъ трепетомъ, отъ котораго всходятъ смена, брошенныя на ниву, рки выступаютъ изъ своихъ береговъ и воспламеняются души. Съ гибкостью и легкостью, никогда не носящими слдовъ утомленія, углубляется Бласко Ибаньесъ въ свои характеры, тонко анализируя и расчленяя ихъ, какъ и во вншній міръ, воспроизводя его различными путями, то со степенной терпливостью миніатюриста, то широкими штрихами, властными мазками, какъ будто его коснулось безпредльное простое величіе распростертаго надъ моремъ неба.

По всему своему душевному складу онъ любитъ природу съ чрезвычайной проникновенностью. Хотя онъ всегда пишетъ прозой, но онъ настоящій и великій поэтъ жизни, страстно влюбленный въ землю. Онъ похожъ на одного изъ жрецовъ древнихъ культовъ, привтствовавшихъ на колняхъ восходъ солнца. Онъ владетъ богатйшей палитрой и вс цвта радуги служатъ ему съ рабской покорностью. Его блестящій стилъ, горящій какъ филипинскій плащъ, окутываетъ его словно сотканная изъ золота и шелка, пестрая мантія восточнаго царя. По мановенію руки начинаютъ двигаться и пробуждаться уголки валенсіанской "уэрты", представая нашимъ глазамъ во всемъ своемъ ослпительномъ южномъ блеск.

Послдуемъ за нашимъ писателемъ отъ чудеснаго озера Альбуферы къ позлащеннымъ апельсинами рощамъ Альсиры, отъ священныхъ развалинъ геройскаго Сагунта къ смющимся, солнечнымъ берегамъ Кабаньяля и мы почувствуемъ, какъ то мужественная, то томная поэзія этой богатой, какъ восточная султанша, земли проникаетъ намъ въ душу и властно подчинятъ ее себ. Всюду – горящее золото солнца, яркая лазурь неба, изумрудная зелень обработанной безпредльной плодородной равнины.

Тамъ и здсь, оживляя срую монотонность этого великолпнаго аккорда, – арабская красота священныхъ пальмъ, похожихъ на молящихся жрецовъ, слабо распростирающихъ свои втви съ выраженіемъ безутшнаго горя, и блые хутора съ своими остроконечными кровлями, осненными крестомъ. И наконецъ эти прозрачныя валенсіанскія ночи, когда увнчанныя пной волны таинственно улыбаются своей серебристой улыбкой, подъ лучами луны, а небо залитое ея голубоватымъ сіяніемъ кажется такимъ высокимъ!

Изъ всхъ этихъ произведеній первой эпохи "Жить на показъ" ("Arroz y Tartana") несомннно самое слабое. И однако благодаря количеству и качеству выведенныхъ типовъ и рдкому "трепету жизни", проникающему его, и этотъ романъ вещь сильная, напоминающая Бальзака…

Жить съ arroz tartana значитъ жить пышно, длая видъ, что имешь больше, чмъ на самомъ дл, и не думая о возможности банкротства, конечнаго "краха".