Висенте Бласко - Толедский собор

– Что вы, что вы, монсиньоръ! Нечего объ этомъ вспоминать. Я вотъ должна была бы благодарить васъ за то, что вы такой добрый и простой, несмотря на вашъ высокій санъ… Да и для васъ хорошо, что вы такой,- прибавила она съ обычной откровенностью.- Такихъ друзей, какъ я, у васъ немного. Васъ окружаютъ льстецы и негодяи, и будь вы бдный сельскій священникъ, никто бы на васъ и не глядлъ, a Томаса оставалась бы вашимъ врнымъ другомъ… Я васъ и люблю за то, что вы привтливы и просты. Будь вы надменный человкъ, какъ другіе епископы, я бы поцловала вашъ перстень и – до свиданья. Кардиналу мсто во дворц, a садовниц – въ саду.

Архіепископъ съ улыбкой слушалъ энергичную, откровенную Томасу.

– Вы останетесь для меня навсегда дономъ Себастіаномъ,- сказала Томаса.- Когда вы позволили мн не называть васъ преосвященствомъ, говорить съ вами безъ церемоній, не такъ какъ другіе, вы меня больше обрадовали, чмъ если бы подарили мн плащъ Богородицы. Меня злила эта важность и такъ и хотлось крикнуть вамъ:- помните, ваше преосвященство, какъ мы дрались дтьми!- Вы были плутишкой и тащили у меня хлбъ и абрикосы изъ рукъ.

Старики помолчали нсколько времени, погрузившись въ воспоминанія, потомъ Томаса стала вспоминать, какъ донъ Себастіанъ явился въ Толедо навстить своего дядю, соборнаго каноника, когда онъ учился въ военной школ и какъ онъ пришелъ повидать ее.

– Какой вы тогда были красивый въ своемъ мундир и каск!- вспоминала Томаса.- Вы и мн тогда говорили любезности о моей красот… Вы не сердитесь, что я вспоминаю объ этомъ? Все это были вдь офицерскія любезности. Помню, когда вы ухали, мой шуринъ сказалъ мн: "Онъ навсегда снялъ рясу. Его дяд никогда не уговорить его стать священникомъ".

Кардиналъ съ гордостью улыбнулся, вспоминая время, когда онъ былъ блестящимъ драгуномъ.

– Да,- сказалъ онъ,- это было безуміемъ моей молодости. Въ Испаніи есть только три пути для человка съ нкоторыми способностями: мечъ, церковь и судейская карьера. У меня была кипучая кровь – я избралъ мечъ. Но, къ несчастью, я былъ солдатомъ въ мирное время, и не могъ сдлать карьеры. Чтобы не опечалить послдніе годы жизни моего дяди, я возвратился къ прежнимъ занятіямъ и вернулся въ лоно церкви. На обоихъ путяхъ можно служить Богу и отечеству. Но, поврь мн, и теперь, нося кардинальскую мантію, я вспоминаю съ удовольствіемъ о времени, когда былъ драгуномъ. Счастливое время! Я иногда съ завистью смотрю на кадетъ. Можетъ быть, я былъ бы лучшимъ солдатомъ, чмъ они… Если бы мн довелось жить въ т времена, когда прелаты шли сражаться съ маврами… какимъ бы настоящимъ толедскимъ архіепископомъ я былъ!

Донъ Себастіанъ выпрямился своимъ тучнымъ тломъ, гордясь остатками прежней силы.

– Я знаю,- сказала Томаса,- что вы всегда сохраняли духъ воина. Я часто говорила священникамъ, которые болтаютъ вздоръ про васъ:- не шутите съ его преосвященствомъ. Съ кардинала можетъ статься, что онъ войдетъ какъ-нибудь въ хоръ и разгонитъ всхъ, сыпля пощечинами направо и налво.

– Да мн и не разъ хотлось это сдлать,- признался кардиналъ, и глаза его сверкнули.- Но меня сдерживало достоинство моего сана. Я вдь долженъ быть мирнымъ пастыремъ, а не волкомъ, пугающимъ стадо своей свирпостью… Бываютъ однако минуты, когда терпніе мое лопается, и я съ трудомъ удерживаюсь, чтобы не кинуться съ кулаками на этихъ бунтовщиковъ…

Донъ Себастіанъ сталъ возбуждечно говорить о своей борьб съ канониками. Его мирное настроеніе, навянное тишиной сада, разсялось при воспоминаніи о мятежныхъ подчиненныхъ. И ему было отрадно подлиться своими волненіями со старымъ другомъ дтства.

– Ты не представляешь себ, Томаса, сколько я отъ нихъ терплю.- Я здсь владыка, и они обязаны мн повиновеніемъ,- а они вчно бунтуютъ и жить мн не даютъ своими распрями. Они ропщутъ, когда я даю имъ приказанія, и стоитъ мн требовать повиновенія, чтобы всякій изъ нихъ началъ судиться, доводя дло до папскаго суда, Владыка я наконецъ или нтъ. Разв пастухъ разсуждаетъ со своимъ стадомъ, направляя его на врный путь? Надоли мн эти сутяги и трусы. Въ глаза низкопоклонствуютъ, а за спиной – жалятъ какъ зми… Пожалй меня, Томаса! Когда я подумаю объ ихъ низостяхъ – я съ ума схожу…

– Зачмъ вы такъ огорчаетесь?- сказала садовница.- Вы выше ихъ всхъ, вы съ ними справитесь.

– Въ сущности, конечно, что мн за дло до ихъ интригъ! Я знаю, что въ конц-концовъ они падутъ къ моимъ ногамъ. Но ихъ злословіе убиваетъ меня… Вдь что они, негодяи, говорятъ о существ, которое мн дороже всего на свт!… Это меня смертельно ранитъ.

Онъ приблизился къ садовниц и понизилъ голосъ:

– Ты вдь знаешь мое прошлое,- я теб довряю и ничего не скрывалъ. Ты знаешь, что такое для меня Визитаціонъ, и знаешь – не отпирайся, наврное знаешь, что про нее говорятъ, какія клеветы распространяютъ… Объ этомъ знаютъ вс, не только въ собор, но и въ город. Многіе врятъ въ сплетни. А вдь правду я не могу открыть, не могу провозгасить ее громогласно: увы, мн запрещаетъ это мое платье.

Онъ сталъ теребить свою рясу, точно хотлъ разорвать ее.

Наступило молчаніе. Донъ Себастіанъ опустилъ сурово глядвшіе глаза и сжалъ кулаки, точно грозя невидимымъ врагамъ. Отъ времени онъ стоналъ отъ муки.

– Зачмъ вы думаете объ этихъ гадостяхъ? Вы только себя разстраиваете,- сказала садовница.- Нечего было для этого приходить ко мн.

– Нтъ, мн легче будетъ, если я поговорю съ тобой. Я безконечно страдаю, безгранично бшусь и не могу играть комедію, не умю скрывать мое бшенство… He могу выразить теб мою муку. He имть права открыто сказать, что у меня были подъ рясой живыя чувства, что я зналъ любовь… и что моя дочь живетъ подъ твоимъ кровомъ! Другіе оставляютъ своихъ дтей, а во мн сильно отцовское чувство. Отъ всего прошлаго, отъ былого счастья у меня осталась только Визитаціонъ.- Она живой портретъ своей матери; я ее безконечно люблю. И это счастье они отравляютъ своими грязными толками. Разв не слдуетъ задушить ихъ за это?

Отдаваясь чарамъ воспоминаній, онъ сталъ опять разсказывать Томас о своей связи съ одной дамой въ Андалузіи. Ихъ сблизило сначала одинаковое благочестіе, потомъ дружба перешла въ пламенную любовь. Они были всю жизнь врны другъ другу, храня тайну своей любви отъ міра, и наконецъ она умерла, оставивъ ему дочь. Клеветы, которыя распускали каноники о мнимой племянниц дона Себастіана, выводили его изъ себя.

– Они считаютъ ее моей любовницей!- воскликнулъ онъ съ возмущеніемъ.- Мою чистую дочь, такую кроткую со всми, они считаютъ падшей женщиной,- моей любовницей, которую я будтобы выманилъ изъ института благородныхъ двицъ. Точно я, старикъ, да еще больной, сталъ бы думать объ удовольствіяхъ… Безсовстные!… За меньшія оскорбленія отплачивали прежде кровью.