Джим Кэррол - Дневники баскетболиста

Короче, я собираюсь забыть минувший месяц раз и навсегда и не будем к данной теме возвращаться. Скажу лишь, что покончено с охотниками до чужих задниц, подстерегающих жертву в душевой; скажу лишь, что свиньи-надзиратели больше не пустят мне кровь из лодыжек; скажу лишь, что больше никто не сможет повеситься одной прекрасной ночью на стене толщиной в шесть дюймов, за которой я сплю; скажу лишь, что мне не придется больше наблюдать, как всякие четырнадцатилетние пуэрториканцы выцарапывают себе на предплечье собственные инициалы заныканными для этой цели грязнущими тупыми вилками, а спустя неделю их уносят в лазарет с цветущей буйным цветом гангреной; скажу лишь, что больше на моих глазах чернокожие короли камер не подрежут маленьких пухлых еврейчиков... скажу лишь, что к концу отсидки обнаружил шкаф для швабр в конце блока, стал там прятаться от мерзкой ебли, немытых членов и жалобных взоров, научился любить тишину и скажу только, что хотя я сидел в том шкафу по четыре часа в день, на Райкер-Айленде я не сумел очиститься.

Сегодня столкнулся с Дианой Муди, рассекающей по 200-й улице походкой явной шлюхи. Я перешел через улицу ей навстречу стрельнуть монету. Она только что вернулась от какого-то чувака, обитающего в северном захолустье, где пыталась тормознуться с довольно плотной подсадкой, «принимая время от времени транки», как она заявила. Выглядела она, как всегда, потрясающе в обтягивающей белой мини и моднявых солнечных очках и, по большому счету, более собранно, чем когда нам доводилось пересекаться с тех пор, как она начала торчать пару лет назад. Я ей это сообщил, и в ответ она улыбнулась. Диана из тех, кто стал ширяться раз от разу из романтических представлений, что наркотику присуще некое фаталистское очарование, которое ставит девушек, подобных ей, выше правильных баб. То есть она устала трахаться со всеми подряд из своего квартала и искала повод оправдать перемены в себе, чтобы не казаться занудой. Она подсела через шесть месяцев после того, как придумала эту фигню насчет романтики и обнаружила, что вместо того, чтобы держаться гордо и бодро, ебет за деньги старых уродов. Мы всегда были в довольно дружеских отношениях, и она дала мне доллар, а я сказал, дескать, очень клево, что ты слезла. Добавил, что увидимся, и она пошла дальше. Я подумал, что она подсядет обратно примерно недели через две.

Конец эпохи ЛСД прошлым вечером... было очень погано, словно во сне тебя проглотили. Большой город тебя проглотил. В поезде маршрута «А» съел голубую марку, но по прибытии в парк не нашел там ни одного члена клуба любителей кислоты среди учащихся старших классов, собирающегося там по пятницам. «Ну и на хуй их, — решил я, — займемся соло». И проглотил вторую марку. И вперед, без спешки. Добрел до Музея современного искусства, и тут накатило. На меня с холста начали скакать цветы. И стали душить. Вдруг я осознал, что со мной происходит нечто, ранее не бывалое: Я ОДИН ... и не только я, доктор, МЫ ВСЕ одни. Я обречен на вечное одиночество, а кто находится там, на другом конце бесконечного туннеля, по которому я бежал вдоль 5-й авеню, где небоскребы похожи на обои? Мне кажется, по сравнению с прошлыми прекрасными трипами, этот один из наихудших... черт, а ведь было и совсем плохо. Один. Иду на Бельвю... спускаюсь... перед глазами лишь бородатые врачи с заплатами, нашитыми на лоб, «не звони нам, мы сами тебе позвоним... в конце концов», много белых комнат. Одиночество имеет белый цвет.

Короче, добегаю до 72-й и звоню Стиву: «Мне. Хреново. Ты. Не. Подойдешь? Пожалуйста?» Он крикнул: «Буду через пять минут!» Я жду, жду, но пять минут это слишком долго, когда видишь, как проплывают секунды вместе с каждой проходящей машиной. Стал шляться. 72-я западная — вторая по гнусности улица Нью-Йорка. Позади меня приплясывают страшненькие картонные человечки. А потом встречаю Белокурую Бабищу, слышу ее больничный голос... она берет меня лапой, кормит таблетками и мощно дует мне вслед. Короче сегодня я скажу следующее: дайте мне баян, por favor. Лучше тысячу лет торчать, чем один раз пережить подобный вечерок. Теперь мы знаем, что за штучка этот белый порошок.

Сегодня целое утро, как мудак, носился по кварталу, весь разбитый, пытаясь взять дозу, но абсолютно у всех не было. «У меня только на утро вмазаться, и на вечер оставить, — только и слышал я. — Слыхал, на 134-й легавые устроили большой шмон, и пока все тихо». Одно и тоже от каждого встреченного мной дилера, впрочем, их было немного, поскольку шестнадцать челов вчера вечером зажопили либо в бильярдной, либо перед кондитерским магазином, либо на стройке — нарко-копы налетали на всякий повстречавшийся им карман. Теперь народ на измене насчет того, что кто-нибудь из заловленных сейчас сдает всех подряд, спасая собственную задницу, словно голубь домашней породы на пожаре. Короче, я спустился обратно в метро и двинул к Виллиджу, а там, на 2-й Восточной улице, столкнулся с amigo Куки и его чувихой Даймонд. Они мне рассказали ту же историю, но зато они толкали метадон, утверждая, что он нормальный. Я дружу с обоими, вместе мы немало полазили по Нью-Йорку, рыская зимними ночами в поисках дозы. Я верю им, насколько можно верить джанки, а, по большому счету, кто он, неважно, однако не время быть требовательным. Я пробовал метадон и раньше, у меня к нему от природы высокая толерантность, но ее превозмогут двести миллиграммов. Тогда я отвалил за них одиннадцать баксов, что очень неплохо за такое количество, и опрокинул, не сходя с места, пузырек. С метадоном такая фигня, что его принято бодяжить апельсиновым соком или еще чем, чтобы забить привкус, и дилеры запросто этим злоупотребляют, но мой продукт на вкус оказался горек, и я счел, что все ништяк. Конечно, плохо, что нельзя этим делом вмазаться, и прежде, чем тебя торкнет, должен пройти целый час, только тогда ощутишь, как в твоем больном животе прорастают теплые стебельки. И уж будьте уверены, этот час покажется вам долгим, прямо из паха в черепушку стреляют холодные искры, мышцы будто деревянные, сил хватает лишь ныть и занудствовать. Да, я теперь реально подсел, без дураков, а мое вяканье, что у меня, типа все под контролем, смешалось с миллионы раз повторенным писком миллионов других, столь же умных придурков, рассекающих по нездоровым улицам города, словно призраки, неотличимые друг от друга, с тем же, что и у меня, больным местом. И вот метадон закачивает обратно в меня тепло, и я перестал распадаться на куски, но оно совсем не то, что приход с вмазки, тот кайф остался в прошлом... теперь я снова нормальный организм, функционирующий так же, как и организмы людей, мимо которых я прохожу, возвращаясь в верхнюю часть города, только им не надо выкладывать бабло, чтобы чувствовать себя нормальным. Однако, на хуй, ведь когда тебя прижмет, даже жалеть себя насрать, хотя большинству джанки только это и осталось. Чем больше лаве, тем меньше мозгов. Вот так вот, и так далее и тому подобное.