Александр Махнач - Рассказы

Затырканный жизнью, как старая партизанская лошадь, Леха - Праздник ранним утром пошел в лес – стреляться. Ружбайку, 16 калибр, взял у папаши, в диване на веранде. Патрон папковый, новенький – не хуй голландский с тральщика, безотказная штука. Спецовку рабочую одел (а фигли хорошим вещам пропадать), калоши – материны, дырявые – на босу ногу. За ружбайку Леха не волновался: решил, что быстро его найдут. Жалко родичей, а хули сделаешь, может с башкой что не так. До того в лом жить стало.

Калитку на крючок закрыл – не холодно. Август на дворе. Пес Соболь спозаранок из будки вылез, гавкнул для понта. «Ладно, не ори»,- Леха ему сказал. Соболь обнюхал пустую миску, помахал хвостом, как павлин - мавлин перьями, и обратно полез. Ленивый гад.

Пошел переулком к речке Суйге. Речкой-то назвать смешно, метров пять шириной, спьяну на мотоцикле в некоторых местах форсировать можно, как два пальца обоссать. Но зато на омуте не фиг дергаться - что Байкал. Ну да ладно. Трагедия ведь. За просто так, в 23 года, не пойдешь со смертью трахаться. Чего там у него случилось – сам не знаю. Из города приехал – пил, все песни какие-то на гитаре играл. Парень - то душевный, попиздеть мастак, да и руки вроде не из жопы растут. Только с перепою, видно, крыша двинулась. Солнце, огромной перезревшей брусничиной, торчало на макушках елей, ветерок прохладный, речка журчит. По бревнышку на ту сторону перебрался и – в тайгу. Далеко не пошел. Метров семьсот, а дальше - на хуй нужно, все одно ведь собаки сегодня - завтра отыщут - выть начнут. Покруче любой милиции.

Зашел в пихтач, под ногами чавкает болотце, а хули? Выбрал место посуше, уселся на валежину, курнул, повздыхал о чем - то, плюнул в мох. Пора. Патрон из кармана выудил, лизнул капсуль (зачем-хер знает),зарядил ружье. Калошу пульнул с правой ноги вверх – она бумерангом по веткам зашелестела и плюхнулась где-то тут-же. Грудиной, левой стороной, на дуло навалился, большим пальцем ноги курок поймал и что-то захолонуло внутри. Страшно стало. Чегож страшного? Чуть помешкай – и уже не сможешь себя убить. А хуй с ним! Даванул ногой. Хлесь! Звук такой, будто малыша по голой жопе со всего маху – ладошкой. Ну, в общем, пиздец – осечка вышла. А второй раз стреляться только мусульманин в ущелье окруженном станет.

Слезы, как со сто любовниц, глотку сдавили. Плачь, Леха. Упал он мордой в мох и захрипел, зубами вцепился в зеленую шкуру. Не, бля буду, человек не из костей сделан, а из чугуниги: сломались бы кости, если их так выворачивать.

Зазвенело все вокруг, как на елке в детсаду, когда детишки с колокольчиками, как черти вокруг елки носяться. Леха чувствует – кто-то рядом прошел, еще, еще и еще. Рожу изо мха вырвал и видит – женщина спиной к нему в лес уходит и за ней трое пацанят, босые, в длинных, до колен, рубахах, как встарь ходили. Последний, Лет трех, обернулся, рот до ушей, орет : «Папка!». У Лехи крыша вообще съехала, он ему в ответ: «Валик!»(так он сына хотел назвать, если сын будет). Пацаненок к нему подбежал и говорит : «Ты чего, папань, я – Федька, а Валька – самый большой, он меня завтра курить научит». Леха схватил малыша на руки,засмеялся-заплакал. «Ну как же так, как же так?».Малыш обхватил его ручонками за шею и голову на плечо положил : «Я в детском саду последнее замечание заработал, мамке скажут – опять ремня даст. Мне это время где-нибудь переждать нужно. Я у бабушки поживу, а ты заступись за меня, ладно?». Сколько времени это было и было ли вообще, только малыш как-то вывернулся из объятий и в заросли шуранул за теми, кто ушел.

Стоял Леха, как баран, глядел вглубь леса. Солнце затылок припекало, все выше ползло светило золотое и не было ему дела, ни до Лехи, ни до того, как он в одной калоше и с ружьем домой пойдет – ведь люди уже проснулись. В горле сухо. Отошел в низинку, даванул ногой мох – вода выступила. Из пригоршни напился и пошел за ружьем. Оно там же и лежало, как пьяная баба, ремень змейкой развихрив. Взял он ружбайку, нажал крючок, переломил, патрон достал и ……жопа. Патрон-то стрельнутый и пороховым дымком еще ноздри щекотит.

Самолет, покачивая крыльями, медленно полз сквозь облака. Под крылом, как гвозди на постели йога, торчали острыми макушками могучие елки. "Елки-палки", - мурлыкал про себя майор Пронин, набивая патронами диск ППШ. Изредка выглядывал в иллюминатор на ночной лес, стараясь узнать местность… Напротив, обнявшись, дремали ребята из 3-го отдела – радист Паша и военврач Степаныч.

"Притомились, салаги", - думал Пронин, по-отечески взирая на этих совсем еще юных разведчиков из своего отряда. До прилета в заданный квадрат оставалось пять минут. Егор Иваныч достал из планшета пакет с секретным заданием, сломал печати и достал лист бумаги. Мгновение повертел его в руках, порвал на мелкие части и выбросил в открытую дверь самолета. За шумом моторов не было слышно, как он материт этих русских папуасов из отдела задания, которые вместо секретных инструкций засунули листовку с прошлогоднего субботника. Что нужно делать Пронин и так знал.

- Вставай, сынки, прилетели!

Он толкнул Пашу со Степанычем, те спросонья похватав мешки со снаряжением, попрыгали в темноту бескрайнего леса.

"Вот это выучка! - присвистнул Егор Иваныч – Не долетели ведь 15 километров, ну да черт с ними, пацаны молодые, к утру доберутся в назначенное место."

Просчитав до 150, он помахал пилоту и шагнул туда, где его ждали страшные опасности, подвиги и всеобщая любовь и признание советских трудящихся.

Утонув по пояс в снегу, Егор Иваныч с трудом освободился от ремней, подтянул парашют и закопал его в снег. Достал из нагрудного кармана фляжку с "Апшероном" и хлебанул за мягкую посадку. Потом прибил к дереву большую красную звезду из фанеры и, завернувшись в спальный мешок, зарылся в снег.

Часов в 10 утра прибежал Паша на лыжах, без рюкзака и с отмороженными ушами. Скривив рот в бодрой разведческой улыбке, он доложил, что вещи и Степаныч брошены на пол-дороги и что он в гробу видел советскую власть с ее краснознаменной, орденоносной разведкой.

Егор Иваныч приказал Паше сдать документы и застрелиться. Паша сдал документы и застрелился.

Майор Пронин припорошил тело Паши снежком, достал из мешка еще одну фанерную звезду, химическим карандашом написал на ней "Павлик Жаров, герой-комсомолец" и прибил гвоздиками к сосне.

По пашиным следам он обнаружил брошенные вещи, кучу пустых консервных банок, окурки с остатками наркотика и спящего, в трусах и майке, на снегу Степаныча. Во сне тот бормотал "Ништяк", "Пурга". Степаныч помнил все пароли. Егор Иваныч достал из кармана бумажку, поджег ее и сунул Степанычу в трусы. Степаныч открыл глаза и заплакал.