Иван Аксенов - Готы

Она приезжала часом позднее, бросалась к нему — со слезами и словами:

— Я знала, что ты придешь сюда, торопилась… Извини меня, не хотела, не знала… Как так вышло, ужасно… Он — не виноват, он хороший, и мы не виноваты, ты не виноват… Не все ли равно? Ну еврей, так и чего… У меня мама русская, я сама русская, по мне не заметно даже совсем…

Замолкала и принималась целовать. Отстранял, спокойно спрашивал:

— Все сказала?

— Да… То есть нет… Я тебя люблю и хочу все время с тобой, мы с тобой поженимся и всё…

— Пошли в квартиру, — коротко говорил и резко подымался с пола.

Долго рылась в сумочке — искала ключи и не переставала плакать. Наконец находила, отпирала дверь: пропускала вперед себя Благодатского. Он входил, вешал на крючок куртку. Шел в комнату и сразу начинал там раздеваться.

— Что ты делаешь? — спрашивала.

— Раздеваюсь. И ты раздевайся. Имей в виду: это — последний раз.

Когда доходил смысл сказанного — переставала плакать, становилась серьезной и сосредоточенной. Расстилала постель, на которую укладывался уже практически голый Благодатский, расстегивала пуговицы рубашки и молнию джинсов: с легким шумом стягивала с себя всё и не глядя бросала на пол.

Даже не целовались: прижимались друг к другу и касались половых органов. Она — двигала кожей твердевшего наливаясь кровью члена, он — гладил нежное розово-коричневое, проникая вглубь пальцем и ощущая — горячее и влажное. За окном тем временем — поднималось солнце, освещало росшую справа от окна березу и переносило колыхавшиеся тени листьев на поверхность бледных обоев стены, к которой была придвинута кровать. И долетал сквозь раскрытую форточку шум разрушаемого неподалеку дома: крошился кирпич и валились бетонные перегородки.

Благодатский приподнимался, поворачивал ее на спину и укладывал повыше на подушку. Смотрела на него и ждала: что будет. Перекидывал тогда одну ногу через ее туловище в области груди и подавался вперед, к лицу: сжимал при этом в руке — член. Приподнимала голову, ловила член ртом. Пыталась двигаться, но оказывалось неудобно: принимался тогда сам — подниматься и опускаться, с силой втискивая орган между сжатых губ и чувствуя, как ёрзает внутри — её язык среди обильно выделяемой и проглатываемой горячей слюны. Не сопротивлялась и никак не выказывала недовольства: смотрела покорно и крепко держалась ладонями за его бедра. Через некоторое время — отстранялся, приподымал её и устанавливал на четвереньки: опускалась передней частью тела — на подушку: обхватывала ее руками и укладывала голову. Склонялся позади нее, проводил ладонью по ягодицам, ударял по ним несколько раз — наблюдал, как вздрагивают и колышутся. Запускал между — пальцы, отыскивал жаркую щель: просовывал туда пальцы: озлобленно принимался двигать ими, словно хотел делать не приятно, а — больно. Тихо вскрикивала, вздрагивала всем телом и начинала ровно стонать: в такт его движениям. Минутами позже сменял пальцы языком: шире разводил ноги, не имея возможности проникнуть до конца и лишь слегка касаясь нижней части складок нежной кожи: больше касался того, что располагалось выше. Следом за языком вводил уже член: яростно стоявший и нетерпеливо подрагивавший. Накрепко вцеплялся в её бедра и двигался так, словно бы хотел — вывернуть наизнанку. Чувствовал внутри — обжигающее, слышал звонкое хлюпанье и чавканье. Не останавливался, учащая удары и наращивая интенсивность производимого: до такой степени, что начинало казаться — будто она в обмороке: понимал что не так, когда — приподнималась с подушки, взмахивала моментально прилипшими к блестевшему от пота лицу волосами и принималась содействовать, опираясь на руки и подаваясь назад. Прежде чем кончить — переворачивал её на спину: чтобы видеть лицо. Видел её серьезные и чуть испуганные глаза, укладывался сверху. Втискивал член: насколько возможно — глубже, и несколькими крепкими движениями и раскачиваниями тела доводил до конца: сильной струей спермы стрелял во внутренности извивавшейся и корчившейся под ним девки. Вспоминал — бабочек. Сразу же после этого вставал и одевался. Прежде чем взять с вешалки куртку и уйти — заходил на кухню, выпивал там воды. Слышал тем временем в комнате шум и видел перед глазами — её, какой оставил выходя из комнаты: лежавшей на животе вытянувшись по измятой постели, чуть заметно вздрагивавшей и блестевшей бисеринами мелкого пота. Сталкивался с ней в коридоре: стояла закутавшись в простыню, открывала ему дверь. Протягивала что-то, не разбираемое в темноте узкого коридора с выключенным светом и просила:

— Возьми, возьми…

Брал и чувствовал охватившей предмет ладонью — холод, выходил в подъезд. Закуривал и разглядывал. Понимал: тот самый камень, бережно сохраненный ею, которым кидал ненастным осенним вечером в её окно и разбивал его. Невесело усмехался, совал — в карман куртки.

На улице, под яркими лучами весеннего солнца и качавшимися высоко ветвями деревьев — взглядывал на её окно, старательно убеждая себя в том, что это — действительно последний раз. Доходил до разрушаемого и по-прежнему страшно шумевшего обломками дома и решал остаться посмотреть: забегал в работавший неподалеку магазин, покупал там бутылку спиртного. Выбирал место напротив дома: возле какого-то забора и под деревом, снимал с себя куртку и стелил её на щетину молодой зелени. Располагался, опираясь спиной о ствол. Раскрывал бутылку и принимался пить. Понимал, что бывшее некогда домом — лежит уже бесформенной грудой: где-то позади доламывали последнее, невидимое, агрегаты с черными шарами на прочных тросах, а в пределах видимости Благодатского — ездили экскаваторы, бульдозеры и грузовые машины с высокими кузовами. Сгребали и сдвигали порушенное, зубчатыми ковшами грузили в кузова машин: наполненные, уезжали они куда-то, чтобы через некоторое время вернуться за очередной порцией. Высовывались из кабин небритые водители с зажатыми в зубах сигаретами, перекрикивались. Ругались, смеялись над чем-то и продолжали работать. Все это наблюдал Благодатский: опираясь спиной о шершавый ствол дерева, сидя на куртке, топорщившейся по бокам от стеблей набиравшей силу травы. Распивал спиртной напиток. Через несколько времени давала о себе знать бессонная ночь, напряженное неожиданными событиями утро и действие алкоголя: засыпал, убаюканный равномерным грохотом рассыпаемого и увозимого здания. Во сне — видел ледоход и взрывы. Просыпался под вечер с легкой головой и чистыми мыслями. Вокруг отчего-то оказывалось необыкновенно темно: не горели фонари и света в домах — словно случилась серьезная авария в энергоснабжении. Вглядывался в темноту и пытался понять: осталось ли что-то от дома или же — нет. Не понимал и не видел, решал, что — неважно: «Для меня — его нет. Здесь теперь вообще ничего нет: для меня». Вставал, отряхивал куртку от налипшего на нее мелкого мусора. Чувствовал в кармане — камень. Уходил домой и дорогой до возлестроечного проулка, в котором избивал мента — смотрел на силуэт хорошо подсвеченной и особенно видимой в лишенном другого света месте — Останкинской башни. Возвращался в общежитие: вытаскивал там из кармана камень и укладывал его на полку: рядом с ментовской фуражкой.