Уве Вандрем - Тишина всегда настораживает

Теперь верзила у окна выкладывал съестное: шоколад-пралине, консервы «гуляш венгерский», крабовые консервы для супа. И наконец — бутылку горькой. Пустой чемодан он толкнул на середину спальни. Парень явно претендовал на территорию значительно большую, чем ему отводилась в казарме. Он, очевидно, рассчитывал здесь на отдельную комнату.

В дверях появился унтер-офицер Кубик:

— Канонир Хайман, эти вещи убрать!

— Интересно, почему же? Ведь подоконник — одна территория с кроватью…

Кубик:

— Пять минут на то, чтобы все убрать в шкаф. А вы, любитель природы, — показал Кубик на Шека, прикрепившего над своей кроватью открытку с изображением старого дерева, — тоже уберите свое барахло. Личные картинки разрешается, вешать только на шкаф — на дверцу изнутри и на стенку его извне. Причем картинки должны быть приличными и отражать достойные нравы.

Эдди во время этой сцены причесывался и наблюдал за происходящим в зеркало шкафа.

— Располагайтесь как следует, — продолжил Кубик и пояснил: — Все, что лежит кое-как, могут украсть. Кто разбрасывает по комнате вещи или не запирает шкаф, уходя из спальни, тот способствует воровству. От этого вы тут не застрахованы.

Хайман и Шек собрали свои пожитки и спрятали их в шкафы. Глаза Шпербера скользили по стенам, шкафам, матрацам, потолку. Взгляд его остановился на лимонно-желтых занавесках, которые колыхал поток воздуха, врывавшийся в окна. Стены и потолок известково-белые: очевидно, недавно была побелка. Шкафы голубые с белой рамкой, покрытые изнутри и снаружи синтетическим материалом.

На дверное каждого шкафа — гектографированное пояснение, что и в каком порядке раскладывать.

На каждой кровати металлическая сетка, натянутая на стальные трубки серого цвета, на ней — матрац с беловато-серыми полосами. Шкаф, наверное, можно все-таки хоть немного заполнить на вкус каждого. Там стояли еще три книги — на полке для письменных принадлежностей. С лиловым, коричневым и красным корешками: крохотная отрада для глаз.

Этот Шек с соседней кровати был единственный, кто еще раскладывал вещи. В паузах он посматривал на других: кто куда положил рубашки или кальсоны. Закончив, он постоял в раздумье, держа саквояж перед животом, потом, снова оглядевшись, закинул его на шкаф. Затем осмотрел результаты своей работы и вытер розовым носовым платком прыщавый лоб. Вообще-то Шек не выглядел неряхой или грязнулей. Во всяком случае, вещи, которые он носил — бежевый джемпер с треугольным вырезом на груди, вельветовые светло-серые брюки, — были достаточно чистыми. В шкаф он уложил только светлые носильные вещи. Интересно, почему он спросил именно у Шпербера, как тут заправляют постель. Какой-то его приятель из Людвигсхафена слыхал что-то о лямках, которые-де надо привязывать к стойкам.

Тут Шпербер должен был бы воспользоваться случаем и включиться в беседу: а-а, ты, мол, из Людвигсхафена? Но он лишь сказал: «Лучше подождать — покажут…» Пронзительный свисток раздался у входа.

— Двери настежь! Батарея, строиться перед блоком на обед!

Это унтер Кубик. Он стоял между одиннадцатой и двенадцатой спальнями, подгоняя свое четвертое отделение:

— Господа! Или мои глаза изменили мне: я вижу, кто-то идет шагом! А-а, любитель природы! А ну-ка, бегом марш! Раз-два! Раз-два! Бегом марш!

Шек перешел на бег.

— А, камрад в костюме водолаза, — Кубик имел в виду Эдди Мюллера, — я надеюсь, вы ускорите свои изящные шажки, хоть вы и носите костюм оливкового цвета. А вы там, толстяк, или как вас кличут, может, вы решили, что я дал команду на тихий час? Бегом, Хайман! Не раскисать! Бартельс, живей!

Кубик уже хорошо запомнил имена своих подопечных.

Солдаты на раздаче пищи и вообще на кухне были одеты в белое. И только высокие ботинки со шнуровкой свидетельствовали об их принадлежности к здешнему милитаристскому миру. Двое парней из раздаточной работали на пару. Шпербер взял с прилавка глубокую тарелку, подставил ее тому, что раскладывал макароны, и тот с помощью деревянного зажима положил ему спагетти. Стоявший рядом другой парень раздавал гуляш. Он поднял свой черпак и опрокинул его так, что жидкий гуляш выплеснулся точно в тарелку. Ребята за стойкой работали в темпе, согласованно, подгоняли получавших и отправляли в конец очереди тех, кто не успевал подойти и нарушал ритм. Особый раздатчик распределял добавку спагетти и выдавал аппетитный на вид яблочный компот. Но компот оказался жидковатым и, как почуял нос Шпербера, был сварен без корицы, ванили и рома, к чему Йохен привык дома.

За длинными столами расположились три или четыре сотни парней, не старше Шпербера и не моложе семнадцати лет. Многие уже в форме, которая была подогнана по мерке. Они сидели прямо, будто аршин проглотили. Их новенькая форма еще не обмялась по фигуре. Похоже было, что отдел комплектования и начальство приложили максимум усилий, чтобы создать выгодную картину за счет добросовестной подгонки обмундирования. Эти парни представляли все слои населения и все районы страны. За своим столом Шпербер слышал по меньшей мере три разных диалекта.

Казалось, что новобранцы еще не привыкли друг к другу, они приглядывались к сидевшим за другими столами, чтобы уяснить, что тут вообще происходит и кто тут собрался. Новобранцы из спальни номер одиннадцать сидели за одним столом. Кубик ушел в другое помещение, вход в которое разрешался только унтер-офицерам.

Два или три раза к Шперберу обращались ищущие глаза Шека, который явно хотел поговорить. Но Шпербер опускал взгляд в тарелку с макаронами. И все-таки вопрос был задан:

— Знает кто-нибудь, где здесь клозет?

Шпербер счел себя обязанным как-нибудь отреагировать. Он вопросительно взглянул на спрашивающего и пожал плечами.

— Еще что-нибудь? — спросил Хайман.

— Должен же быть где-нибудь, — сказал Шек полуоскорбленно, полуизвиняясь.

Шперберу показалось, что Бартельс, сидящий на другой стороне стола, чем-то напоминает крысу. Каждый раз, когда он засовывал кусок в маленькое отверстие своего рта, вся верхняя часть его туловища подавалась вперед и его крутой, с горбинкой нос склонялся почти к самой тарелке. При этом светлая кожа головы просвечивала через жирноватые черные волосы. При вопросе о клозете рука Бартельса с вилкой застыла на уровне рта, а вся верхняя часть туловища подалась в сторону, откуда прозвучал вопрос, и нос его, казалось, готов был воткнуться в плечо Шека. Затем его узкие губы сложились в гримасу, чтобы вновь открыться перед вилкой, которая застыла у рта. Когда он засовывал кусок в рот, глаза его сузились как щелки, и Шпербер уже не мог понять, видит его Бартельс в эту минуту или нет. Интересно, что Бартельс думает о нем, Шпербере.