Юрий Рытхэу - Конец вечного безмолвия

— Да не эта земля! А та, на которой хлеб растет! Понимаешь — хлеб!

Милюнэ с изумлением смотрела на Булатова.

— Откуда же Ленин взял столько хорошей земли?

— Вся земля России, на которой растет хлеб, принадлежала помещикам, богатым людям, — принялся объяснять Булатов.

— Как Армагиргину? — догадалась Милюнэ.

— Вроде бы, — кивнул Булатов. — Эти помещики заставляли работать крестьян, таких, как я. Все, что вырастало, они отбирали себе, а нам оставляли самую малость. А мы бедствовали и голодали…

— А что, без Ленина не могли догадаться, что эту самую землю надо попросту отобрать у помещиков? — с наивным простодушием спросила Милюнэ.

— Может быть, догадывались, да не решались, — ответил Булатов. — Не знали, как это можно сделать. И Ленин сказал как.

— А как?

— Самим взять власть, — ответил ьулатов. — Стать во главе жизни.

Аресты в угольных копях и суд взбудоражили сонный Ново-Мариинск. Испугались даже торговцы, многие из которых входили в разные составы Комитета общественного спасения.

Тренев призвал в комнату Милюнэ и сказал:

— Сходи послушай, о чем там толкуют. И тебе интересно будет, поскольку ты девка любопытная, и нам потом расскажешь.

Милюнэ поначалу думала, что тангитанский суд состоит в том, что виноватого выставляют на всеобщее обозрение и увещевают.

Народу на судебном заседании было совсем немного. Родственники и близкие друзья обвиняемых оставались на том берегу лимана: буря не позволила им переправиться на правый берег Анадыря.

Суздалев сидел за большим столом, покрытым зеленой скатертью. Позади него на стене в старой раме, в которую раньше был заключен портрет государя, висел поясной литографированный портрет адмирала Колчака в полной парадной форме.

Немногочисленные любопытствующие сгрудились на задних скамьях и совсем стиснули сидящих рядом Булатова и Милюнэ.

Одного из шахтеров Милюнэ знала — его зва-ли Николай Звонцов. Он входил в состав комитета, который тогда назывался Советом. А другого она видела впервые, хотя имя его произносилось в доме Тренева: Алексей Шорохов.

Подсудимые сидели на специальной скамье перед столом с зеленой скатертью, а позади них с ружьями, удлиненными примкнутыми штыками, стояли милиционеры.

— Обвиняемый Звонцов! — Суздалев чуть поднял голову от бумаг. — При обыске в бараке, где вы проживали, под кроватью в сундучке была найдена взрывчатка. Скажите суду, для каких целей предполагалась сия взрывчатка?

— Знамо для чего, — ухмыльнувшись, ответил Звонцов. — Для уголька.

— Вы мне зубы не заговаривайте! — неожиданно выкрикнул Суздалев, и пенсне его слетело с носа. — Вы что же думаете, что мы такие олухи, что поверим вашим басням? Так знайте, что мы прибыли сюда для того, чтобы дочиста искоренить большевистскую заразу и всякие марксистские идеи. Скажите суду, что вы знаете о деятельности Петра Каширина!

— Петра Васильевича я знал как золотоискателя, а про другую деятельность его я не знаю, — ответил Звонцов.

— А не вместе ли с вами он принимал участие в организации большевистской первомайской демонстрации? — Голос Суздалева истончился, и он налил в графин желтоватой воды.

— Ежели за это судить, так весь Ново-Ма-риинск надо посадить на скамью подсудимых, — усмехнулся Звонцов.

Приговор читался медленно и торжественно. Оба обвиняемых были приговорены к смерти. Когда до сознания Милюнэ дошло это, она не выдержала и громко по-чукотски произнесла:

— Кыкэ вынэ вай!

— Тихо! — тут же отозвался эхом Струков. — Молчать!

Приговоренных, оглушенных только что услышанным и еще не до конца осознавших случившееся, провели к выходу. Они шли опустив головы, исподлобья глядя на остававшихся на свободе.

Когда Милюнэ рассказала о приговоре и заплакала, Тренев утешил ее:

— Помилует Громов их. Не за что так жестоко карать…

— Так ведь сказал судья — по закону. И никакой жалобы… — объяснила Милюнэ.

В эти осенние дни Ново-Мариинск словно вы-мер. На мокром ветру болтались на вешалах связки красной юколы, мокрые сети, мелкая волна лизала серую прибрежную гальку. Иногда с той стороны приплывала баржа, и нанятые Бес-секерским грузчики молча и быстро выгружали сырой, сочащийся черной влагой, отяжелевший каменный уголь.

Булатов торопился: он арендовал старый покосившийся домик над самым Анадырским лиманом возле складов Бессекерского. Домик был хлипкий и требовал серьезного ремонта.

Волтер съездил за белой глиной, приготовил раствор. Иногда прибегала Милюнэ и смотрела, как тангитаны набивали дранки на стены домика. Пришел Ваня Куркутский и сказал:

— Оннак как глина доспеет, так и отвалится в пургу. Вы лучше изнутри гуще помажьте глиной, а снаружи обложите дерном — вернее будет.

После долгих споров согласились с бывалым человеком.

Самым веселым и ловким оказался кладовщик Сергей Безруков. Все у него спорилось, горело в руках. Милюнэ уловила, что и Дмитрий Мартынович, и Михаил Куркутский, и Арене Волтер с каким-то особым уважением относятся к Сергею Евстафьевичу, и сказала об этом Булатову.

В тот же вечер Булатов с тревогой рассказал всем о разговоре с Милюнэ.

— Это ты верно подметил… С конспирацией у нас дело неважно. Уж очень бросается в глаза, что мы часто собираемся. Придумать надо какой-то интерес. А то и старший Куркутский стал пытать своего брата: что вы там, мольч, по вечерам поделываете? В карты не играете, водки не пьете…

— В том и беда, что всем другим, кроме водки и карт, заниматься подозрительно, — заметил Дмитрий Мартынович.

— А начинать главное дело рано? — спросил Булатов.

— Рано, — ответил после некоторого раздумья Сергей Евстафьевич. — У нас, по существу, только две боевые группы. В угольных копях еще никого нет… И известий пока нет. Свадьбу когда сыграем?

— Милюнэ все торопит, а я думаю повременить. Хочу уже при новой жизни красное венчание устроить.

— С красным попом? — улыбаясь, спросил Дмитрий Мартынович.

— Может, с красным попом, — без улыбки ответил Булатов. — Но уж чтобы был настоящий революционный брак. А пока так поживем.

— Хорошо, если бы она пока не увольнялась от Треневых, — сказал Безруков. — Очень важный источник информации. Открывать ей, конечно, все не надо, но намекнуть или даже попросить ничего не рассказывать о нас… Можно ей верить?

— Классовое чутье у нее есть, — ответил Булатов. — Мы как-то толковали с ней, так она сама дошла до идеи вооруженного восстания.

— Что ты говоришь? — с деланным изумлением произнес Хваан.

— Правда! — настаивал Булатов. — Говорили мы о земле, которая помещикам принадлежит. Так она прямо сказала — отобрать надо! Раз добром не хотят отдавать — отобрать!