Юрий Рытхеу - Время таяния снегов

До вокзала путь был неблизкий, к тому же дул встречный ветер. Наташа взяла Ринтына под руку. А он был готов вот так бесконечно до самого утра шагать вместе с ней.

И опечалился, когда они дошли до вокзала. На перроне собралось много народу. Высокий парень с волосами, запорошенными снегом, играл на гармошке, а вокруг него вился хоровод девушек и парней. Они вдруг расступились, заключили в круг Ринтына и Наташу. Гармонист громко сказал:

— Поцелуйтесь!

— Ребята, ну не надо, выпустите нас, — взмолился Ринтын.

— Вон уже поезд идет, — сказал гармонист, — если не поцелуетесь, останетесь здесь.

Ринтын двинулся на крепко взявшихся за руки ребят и девчат, но его отпихнули обратно в круг, туда, где стояла растерянная Наташа.

Приближался поезд. Огненный глаз паровоза уже пробивал толщу летящего снега. Послышался свист.

И в эту минуту Ринтын почувствовал на своих губах прохладные, как ягоды недозрелой морошки, губы Наташи.

Круг распался, молодежь кинулась в вагоны.

Ринтын смущенно, наспех попрощался с Наташей и вскочил в вагон. Он нашел место у окошка. Поезд тронулся, проплыл занесенный снегом циферблат вокзальных часов, а под ним тонкая фигурка девушки.

— Сколько мы живем в Ленинграде, а не были ни в театре, ни в музее, сказал как-то Кайон. — Может быть, для начала сходим в Эрмитаж?

О намерении ребят узнала Наташа и обрадованно сказала:

— Я пойду вместе с вами!

— И покажешь музей, — подхватил Ринтын.

— Я ведь в нем тоже не была, — смущенно призналась Наташа.

Кайон как-то странно моргнул и вопросительно посмотрел на Ринтына. Наташа объяснила:

— Музей был закрыт всю войну, а до этого я была маленькой.

На Дворцовом мосту Наташа принялась оживленно показывать во все стороны:

— Вот Петропавловка, а над ней шпиль, а на шпиле…

— Ангел, — сказал Кайон.

— Разве ангел, а не крест? — удивилась Наташа и замолчала, поджав губы.

На мосту дышалось легко, как в море. Вырвавшийся из каменных городских закоулков балтийский ветер терял запахи бензиновой гари, угольного дыма.

Ближе к Университетской набережной из воды торчали сваи рыболовного сооружения.

— То, что вы видите, — заговорил Кайон, показывая на них, — это древнейшее орудие рыбной ловли.

— Почему древнейшее? — с раздражением спросила Наташа, догадываясь, что Кайон ее передразнивает.

— Мы слушаем курс истории материальной, культуры, — ответил Кайон. Вчера профессор показывал в окно на эти сваи и говорил, что такой способ ловли был известен еще в эпоху неолита.

Кайон быстро освоился в городе. Сегодня, глядя, как он уверенно шагает по ленинградским улицам, трудно было предположить, что не так давно он страдал от жестокой ностальгии и проклинал этот каменный город, который даже по ночам шумит, как неспокойный осенний океан.

На перилах моста лежал свежий снег. Ринтын собирал его в ладонь и кидал в темную, закрученную водоворотом невскую воду.

Кайон плелся позади, что-то насвистывал и, видимо, был не совсем равнодушен к тому, что Ринтын шел под руку с девушкой.

— Мне придется Эрмитаж изучать досконально, — рассуждал он вслух. — А сегодня иду так, для первого знакомства. Историку необходимо знание истории искусства для понимания эпохи…

— Какой ты стал ученый, Кайон, — насмешливо сказала Наташа. — И скучный…

Кайон смутился и замолк. И не раскрывал рот, пока в одном из музейных залов не увидел бюро из моржовой кости.

— Ты гляди, Ринтын, — моржовая кость! — крикнул он, будто встретил земляка. — И Ломоносов здесь!

Над бюро висел портрет знаменитого ученого.

Ребята постояли перед портретом Ломоносова, внимательно рассмотрели бюро, отметив, что от времени оно все же попортилось: кое-где моржовая кость облупилась и выкрошилась.

Ринтын часто оглядывался: интересны были не только экспонаты, но и посетители музея. Многие были в солдатских гимнастерках, в сапогах. От картин исходил едва уловимый свет и отражался на лицах людей странными бликами.

Перед картиной, изображающей нагую женщину, возлежащую на роскошном, но неудобном ложе, стояла группа экскурсантов. Худая женщина в черном платье устало рассказывала:

— Перед вами шедевр, созданный великим художником Рембрандтом ван Рейном. Обратите внимание на выражение лица Данаи.

Вместе со всеми Ринтын внимательно слушал экскурсовода. Ему хотелось собственным разумом понять то, о чем рассказывала грустная и очень усталая женщина.

Нагая женщина для Ринтына не была открытием. В яранге дяди Кмоля от жирников была такая жара, что обитатели ее старались сбросить с себя все, что можно. Женщины оставляли на себе лишь плотно прилегающие к телу трусики.

Ринтына больше всего заинтересовало лицо старика на заднем плане картины. Из-под широкого берета светились похотливые глазки, заплывшие старческим жирком. Главным в картине, конечно, был именно старик, а та, что лежала, — его собственность, выставленная на всеобщее обозрение.

Ребята примкнули к экскурсии и вместе с ней переходили из зала в зал. Поражало обилие наготы. Вскоре Ринтыну уже казалось, что в высоких просторных залах тепло от тучных, откормленных телес.

В зале фламандской живописи пышные лошадиные зады странным образом смешивались с лицами людей.

"Как в бане", — подумалось ему. Но вслух он ничего не сказал: рядом была Наташа. На ее лице отражались такое неподдельное восхищение и радость, что Ринтыну даже стало немного обидно: она понимает все, а он — нет.

Навстречу открывались все новые залы, и от пола до высоченных потолков висели картины, картины, картины… Нельзя было не обратить внимания на мастерство, с каким они были написаны: человеческое тело было теплое, живое, лица выразительны, но… они не трогали сердце Ринтына. Инкрустированный паркет нравился ему больше, чем тщательно выписанная дверь в мусульманскую мечеть на картине Верещагина. "Может быть, для того, чтобы понимать такие картины, нужно долго жить в городе? — думал Ринтын. — Не станут же люди собирать в одно место такое, что им не нужно… Надо ходить и ходить сюда, как это собирается делать Кайон".

Очень много было богов. Точнее, изображений Христа. Бледный, тонколицый человек со страдальческим выражением лица висел на грубо сколоченном кресте. На других картинах Христос лежал на земле в одной набедренной повязке, а вокруг него толпились старцы, как охотники у убитого лахтака, только что ножей у них не было в руках…

Ребята покидали Эрмитаж слегка оглушенные. Ринтын глубоко вдохнул свежий, пахнущий мокрым снегом воздух.

— Как это прекрасно! — с восторгом произнесла Наташа и повернулась к Ринтыну: — Правда, Толя?

Ринтын молча кивнул.