Владимир Козлов - Попс

Играет какая-то панк-команда. «Стрейтэджеры» бесятся перед сценой, толкая друг друга плечами. Прислонившись к стене, на них смотрят человек пять скинов. Видимо, оценивают силы. Все они коротко стрижены, в узких джинсах и высоких ботинках, двое — в подтяжках.

Песня заканчивается. На сцену влезает пьяный в жопу Клык. Он выхватывает микрофон у вокалиста и орет:

— «Паровозы» и «кони» — говно. «Спартак» — чемпион!

Клок спрыгивает со сцены, к нему подваливает скин, что-то говорит. Клык бьет его кулаком в челюсть, скин падает, подскакивают остальные. Подбегает мент-охранник, хватает Клыка за шиворот, волочет к выходу. Клык сопротивляется, цепляется за людей, они увертываются. Я бегу следом.

— Извините, а можно его отпустить? Он со мной…

— С тобой — тогда бери его и веди домой…

— Хорошо, только инструмент заберу.

— Пусть он на улице обождет, охладится.

Мент подталкивает Клыка к выходу. Я иду через зал в гримерку. У входа — два стрейтэджера. Один говорит другому:

— Короче, пошли. Сейчас будет экшн. Или ты ссышь?

На столе в гримерке сидит Никсон. Он, ни к кому обращаясь, базарит:

— Жить стало лучше сейчас, и это реально. Это не пиздеж, это я говорю. Пятнадцать лет назад все было вообще пиздец, а вы — молодежь сраная, вы не видели того времени, и ни хера вы не понимаете, ясно? Сейчас вообще нет ничего невозможного, не то, что раньше. Но вы это не понимаете, потому что вы…

Я хватаю гитару, рюкзак, выскакиваю из гримерки. Ни Лехи, ни Глеба поблизости нет. Может, уже ушли.

Светится вывеска клуба. Рядом, на автостоянке два чувака молотят третьего. Это — «стрейтэджеры» и скин. Скин падает. Один «стрейтэджер» молотит его ногами, стараясь попасть по лицу, — тот, который рассказывал про халву. Второй — невысокий, крепкий — хочет его оттащить. «Стрейтэджер» увертывается.

— Подожди! — кричит он. — Дай я сломаю уроду нос!

Клыка нигде не видно. Я спускаюсь по ступенькам. Несколько человек дерутся на трамвайных рельсах, у забора, заклеенного афишами: «стрейтэджеры» молотят скинов. «Стрейтэджеров» — человек десять, скинов — четверо. Один скин валяется на асфальте. Его бьют ногами.

Подхожу к унылому серому дому. На двери подъезда — реклама: «высокоскоростной интернет», ниже — бумажка: «работа на дому, от $400 до $1300». Жму на клавишу «1» домофона, говорю:

— Я к Андрею, насчет демо-записи.

— Проходите, — отвечает женский голос.

Домофон пищит, я захожу в подъезд. К стене прилеплено объявление: «продажа компактов — в подвале».

Спускаюсь в подвал, открываю дверь. За ней — склад компакт-дисков. Тетка за сорок сидит за широким столом, заполняет бланк.

— Извините, а где Андрей?

— В следующей комнате, сразу налево.

Вдоль стен маленькой комнатки — коробки с компактами и кассетами. За столом, у компьютера — невысокий лысоватый чувак в черной кофте «Exploited». Он сует мне вялую руку.

— Из какой ты группы, напомни, — говорит Андрей.

— Из «Угрозы жизни»…

— Да, помню-помню. Ну, в общем, послушал я вашу «демку», и что я могу сказать… Выпустить можно, конечно, но продаваться это не будет.

— Почему не будет?

— Сказать тебе честно? Потому что никому не нужно. Групп сейчас до херища, вас никто толком не знает. Еще известная группа — то ладно, а так…

— Ну, не сразу же становятся известными…

— Это ты правильно говоришь. Но чтобы стать известными, надо работать головой. Смотреть, что сейчас слушают люди — в панк-тусовке, я имею в виду. А слушают сейчас поп-панк и ска-панк. Мне, может, ваша музыка даже ближе, но надо смотреть реально… И, кроме того, должна быть качественная запись. Подвальное говно сейчас никто не слушает. Я не говорю, что это плохо, я люблю «Гражданскую оборону» с детства, а там качество хер знает какое… Но я вообще говорю: люди привыкли к нормальному качеству. Они не воспринимают, если плохо записано. А поп-панк — они пишутся более или менее, вкладывают деньги в запись… Так что…

— Так что, надо искать где-то деньги, чтобы качественно записаться, а потом, может быть…

— Ну, да. А что ты думал? Жизнь, бля, такая пошла. У меня ностальгия прет иногда — просто пиздец. Конец восьмидесятых, начало девяностых — вот это было время… Никаких, на хер, альбомов, одни только концерты — в кафе «Отрадном», потом «Р-клуб» появился, потом что-то еще… И, главное, люди ходили, слушали… А сейчас все зажрались. Концертов много, групп много, бери — не хочу… Поэтому ничего никому не нужно… Ладно, давай, а то мне тут надо звонить, вопросы решать. Я ведь не только выпускаю альбомы… На это не проживешь… Торгую компактами, мелкий опт. От Пугачевой до какого-нибудь «ДДТ». А альбомы — это так, на пиво.

За окнами маршрутки — грязный снег и яркие пятна витрин. В приемнике играет «Ленинград», песня «WWW». Два-три года назад мне нравился «Ленинград». Я ходил на его концерт в старую «Точку» с Оксаной — моей тогдашней подругой. Мы выпили по два пива и прыгали под песни Шнура в разномастной толпе — от ужравшихся гопников до мажорных тусовщиков. Вспоминая про это, я ухмыляюсь: «Ленинград» — музыка для гопоты и для тех, кто любит иногда поиграть в гопоту. Попса, короче говоря. Такой же коммерческий продукт, как какая-нибудь «Фабрика звезд», только с матом и маргинальными атрибутами. Суть от этого не меняется. Тем более, все продуманно. А шоу-бизнесу по фигу — он скушает все, что приносит деньги, хоть «Ленинград», хоть «Гражданскую оборону». Но «Гражданская оборона» не будет играть с шоу-бизнесом, будет гнуть свою линию. А Шнур — человек шоу-бизнеса, и он от него зависит, что бы он ни говорил.

Маршрутка тормозит у метро. Я выпрыгиваю, захлопываю дверь. В музыкальном киоске играет Глюкоза — я случайно видел этот ее клип на MTV. Мужик жует слойку, запивая кока-колой из банки. Старуха-пенсионерка дает мне флаер мехового салона. Я сминаю его и сую в карман.

На Первом канале — новости. Рассказывают о протестах против монетизации льгот. Я сижу в продавленном кресле. Дед лежит на диване. Я больше месяца не был у деда в Серпухове, и мама уговорила меня съездить.

Глядя на экран, дед трясет кулаком.

— Бесполезно все, бесполезно! Теперь ничего не вернешь, придется сосать лапу. А кто виноват? Сами. Кто голосовал за эту власть? Пушкин?

Я пожимаю плечами и скептически хмыкаю. У меня нет симпатий к власти. Но нет симпатий и к пенсионерам — с их устаревшими понятиями, с их ностальгией по «совку». Они проголосуют за любого, кто повысит им пенсию на три копейки.

— Давно надо было понять, — продолжает дед. — Но нет же, у нас не бывает такого — пока жареный петух не клюнет, никто с места не сдвинется. Зачем переизбрали Ельцина в девяносто шестом? Ведь могло все быть по-другому…