Александр Коротенко - Осколки. 12 удивительных ситуаций

Он знал, что делать. Достав из шкафчика весь запас пластиковых флаконов с лекарством, он отнес их на кухню и там разложил на столе. Спокойно и методично он выливал их содержимое в раковину и заполнял их простой водой. Когда все было закончено, он отнес все флаконы на место и разложил так, чтобы не возникало подозрений в том, что их трогали. Оставалось только ждать. Санна вернется к нему. Санна будет его. Он вернет себе жизнь.

Прошло некоторое время, и Родион отметил, что довольно спокойно смотрит, как Санна вместо лекарства заливает себе в глаза простую воду. Результат начал проявляться довольно быстро. Как-то Санна пожаловалась на то, что в глазах появился туман, и лица людей иногда расплываются. Но Родион ее успокоил, сказав, что доктор предупреждал, что такое может быть иногда. Однако как-то утром Санна, лежа еще в постели, схватила его руку и сильно сжала, как от испуга.

– Я ничего не вижу. Только туман. Боже, что делать? Звони доктору.

Доктор осмотрел ее глаза. Спрашивал, регулярно ли закапывали капли, и был удивлен, что зрение теряется. Поскольку все очень сложно, надо наблюдать. Он не хочет пугать, но все может быть. Наверное, потребуется повторная операция, но ее можно будет провести не раньше, чем через пару лет. И то, надежды теперь очень мало, потому что, потому что, потому что.

Санна была в отчаянии. Она плакала. Просила не отвечать на телефонные звонки или сказать, что она отказывается от всего, она передумала. Ей ничего не надо. Она ничего не хочет. Она хочет быть одна. Нет, пусть Родион будет рядом. Она его так любит. Он один у нее в жизни. И плакала, плакала, плакала.

Родион был всегда рядом. Он ее любит, и все будет хорошо. Наконец он заснул.

Наверное, он заснул и не слышал звонка. Санна всегда звонила, прежде чем открыть дверь. Он вышел в прихожую. Санна протягивает к нему руки. Сияющие глаза.

– Вот и я. А ты еще не одет. На улице так красиво. Пойдем, погуляем, а потом сходим в ресторан. Я получила деньги.

Ты идешь со мной?

Последний раз я видел Родиона с Санной, когда они сидели в сквере, и Санна, что-то очень серьезно говорила Родиону. Больше я их не встречал.

Мальчика звали Саша, и он был в том возрасте, когда невозможно однозначно определить его пол. Вторичные половые признаки вселяли надежду в родителей, что он превратится в мужчину. Сам он был безразличен к этим ожиданиям, хотя, наверное, ощущал, как его подталкивали в каком-то одном направлении, впрочем, не всегда последовательно. Этот день он ожидал, скорее, по желанию родителей. Его обещали отвезти в магазин игрушек. Нет, его обещали отвезти в сказку. Он будет в восторге. Такого он еще не видел. Много еще говорилось, чего он не помнил, как не вспомнил бы вообще об этом. Но однажды ему сказали, что в магазин они не смогут поехать, потому что, потому что, потому что…, и очень жаль, и они расстроены, но пусть он не переживает, в следующий раз они точно поедут, и он уже точно увидит это чудо, красоту, сказку, и еще, и еще… Вот тут-то он начал волноваться.

Он почувствовал, что от него что-то ускользает или пытается, чего-то он лишается и теряет. Волновало необъяснимое. Что-то было сильней даже его родителей. Видимо, их это пугало и, как соединенный с ними сосуд, он реагировал.

А на следующий день он начал учиться ждать. За завтраком его снова успокоили и опять очень сочувственно, но пообещали. От нетерпения Саша стал задавать вопросы: а что, а сколько, а какие? Впрочем, к нему скоро утратили интерес, с его голосом успешно конкурировал диктор CNN.

Раз возникнув из небытия, вопросы не вернутся обратно и будут надоедать своим порханием, пока не найдут жертву, ответ. Эти бродяги образовали небольшое сообщество, центром которого стала голова Саша. Он был слаб. Они неистощимы. Он быстро уставал и засыпал. Они проникали в сон и продолжали мучить его, создавая причудливые видения. Это продолжалось вечность. Он чувствовал, что наказан этим ожиданием, смутно ощущал свою вину, но вопросы: кем? и за что? превратили его голову в скворечник и в непрерывном вихре то влетали, то вылетали из нее.

В тот день он был молчалив, сдержан и серьезен. Любое его неосторожное действие могло разрушить зыбкую определенность, превратив ее в руины отчаяния. Он изо всех сил держал себя в руках, когда они ехали в машине, хотя сердце, как столбик термометра, поднималось все выше и выше, а его резкие толчки ощущались уже в горле. Он отвечал на вопросы родителей и прощал им непонимание серьезности ситуации.

Он терпеливо стоял с отцом перед входом в здание, пока мама ставила машину на стоянку. Он мужественно вошел в огромную дверь и остановился посреди зала. Вокруг, вверху и внизу все блестело и переливалось с музыкой. Он даже не поворачивал головы, чтобы увидеть это. Его взгляд был устремлен вперед, но он ничего не видел и ничего не слышал, потому что видел и слышал сразу все.

– Это наш сюрприз, – голос отца звучал как брызги водопада.

– Ты можешь выбрать себе игрушку. Пожалуйста, поторапливайся, дружок, у тебя мало времени.

– Сколько?

– Полчаса?

– А это сколько?

Молчание.

– Столько, сколько ты завтракаешь.

Руки стали влажными, лоб вспотел. Вопросы, устав, сели ему на плечи. В штанишках стало горячо. По ногам поползли теплые струйки. Дыхание остановилось.

– Бог ты мой, – сказал отец, наклонившись к нему. С жалостью.

Многие не помнят. Остальным стыдно вспоминать.

Где-то в 90-х, в Москве, то ли весной, то ли осенью. В общем, было уже или еще тепло, случилась занятная ситуация. Один интеллигентствующий господин гулял в районе Старого Арбата. Ничего интересного для него там не было, т.к. он не был иностранцем. Решив пойти к Александровскому саду, он спустился в подземный переход у ресторана «Прага». Обычно там было довольно людно, но в тот раз всего несколько рисователей портретов и продавцов жалости.

Недалеко от них, у стены и обувной коробки стояла и пела девочка лет двенадцати. Пела скучно, невзрачно и сама она внешне была никакая, т.е. ничего особенного. Господин достал бумажник, намереваясь положить в коробку какие-то деньги. Однако наименьшей купюрой в бумажнике была не десятка, а сто рублей. Он слегка растерялся, поскольку легко бы расстался с десятью рублями, а их не оказалось. Он перевел взгляд на девочку, та смотрела на него. Наверное, он так бы и спрятал бумажник, переварив неловкость ситуации, но девочка предложила спеть для него что-нибудь, и он со скрываемым сожалением положил сто рублей в коробку. Уже не хотел он это делать. Но она пела.