Александр Коротенко - Осколки. 12 удивительных ситуаций

А на прошлой неделе он вдруг подошел к Джойсу и сказал: «Смотри!» Затем сбежал по ступенькам и на лужайке бросил вверх свою курицу. Та, помахав крыльями и пролетев пару метров, естественно, упала. Он к ней. Опять кинул. Все сначала не поняли, а потом увидели, летит! Хью был в шоке. Он ведь не слышал ни разу, чтобы Кай говорил, его считали немым, а тут… Да еще эта курица взлетела, сделала круг в воздухе и села на почтовый ящик у дороги. Так, мало того, опять взлетела и скрылась за деревьями, а через какое-то время прилетела на лужайку перед домом. Конечно все радовались. Только Джойс почему-то заплакал. Кстати, он уже вторую неделю не показывается. А курица летает… тьфу ты, то есть птица эта, будь она неладна.

Я проходил практику на киностудии, готовясь одновременно и к дипломной работе. Никаких особых идей, как я сейчас понимаю, у меня не было. Хотя тогда они казались мне значительными и способными обратить на меня внимание.

Восторженность первых курсов классикой кино покрывалась пояснениями преподавателей, перемешивалась с ними и опускалась куда-то на дно сознания. Постепенно свои собственные выводы где-то терялись и становились неразличимыми с мнениями других. А собственные идеи становились мелкими и тихо умирали.

Действительно, мне нравилось кино, процесс его создания, а надежда на успех и популярность очень привлекали. Кстати, это последнее обстоятельство всю мою последующую жизнь выступало цензором или, если хотите, зеркалом или, точнее, неким субъектом, с реакцией которого я постоянно сверялся. И ошибался, ошибался, ошибался.

Я научился делать хорошее кино, был известным режиссером, но успеха, настоящего, головокружительного успеха, не было. Мне лично, лично мне, сказать было нечего. И я делал из кино аттракцион, как, собственно, большинство моих коллег.

Когда я впервые услышал о человеке, о котором пойдет речь, я даже и не понял, что это собственно человек. Все говорили о каком-то адаптере. Адаптер то, адаптер се. Я подумал – это киношный сленг. Спросить было неудобно. И лишь позже я увидел его – Эрика Адаптера, когда режиссер попросил у помощника:

– Найдите мне Адаптера. – Помощник сказал, что его нечего искать. Он всегда у себя.

– Позовите.

– Не придет. Вы знаете.

– Хорошо, я лично пойду к нему.

– Не поможет.

– Я его уволю. Просто уволю. – Пауза.

– Ладно. Дайте мне телефон.

– Он не отвечает на звонки.

– Ну и как мне с ним поговорить?

– Только лично.

– Дайте мне бумагу и ручку.

Сидя на раскладном стульчике и положив большой блокнот на колени, режиссер несколько раз начинал что-то писать, зачеркивал, оторвал лист, скомкал его и засунул в карман брюк. Такую совокупность манипуляций он проделал несколько раз, позвал меня и после слов:

– Передай Адаптеру, – вручил сложенный листок.

Не хочу вдаваться в детали, но должен признать, что большую часть времени на съемках я выступал в роли мальчика на побегушках: принеси, положи, убери. Меня, конечно, это раздражало, так как я уже чувствовал себя режиссером, способным, если не поразить сразу, то, по крайней мере, удивить. Или нашуметь. Но я таки нашел способ примирить свой талант с рутиной, которую воспринимал как тернистый и мучительный труд по восхождению. И так, внешне терпеливо, я нес свой крест.

После нескольких шуток и недоуменных гримас мне объяснили, где находится звукозаписывающая студия и, не имея представления о размерах территории, я пошел пешком.

Пожалуй, это была первая моя прогулка по территории киностудии. Коробки павильонов и какие-то технические сооружения, бетон и асфальт производили унылое впечатление безликости. К тому же было довольно жарко. Двигались машины и люди. И все это как-то не вязалось с прекрасным миром эстетики, который создавался и воссоздавался где-то внутри всего этого. Не с первой попытки, но я все же нашел студию и Адаптера. На это последний заметил, что его зовут Эрик. Прозвучало это как шепот с выдохом на первой букве. Он оставил без пожатия мою руку, кивнув на листок, спросил что там. Я пожал плечами. От кого? От режиссера.

– Я не давал согласия на работу в его фильме.

Повернулся и пошел. Это было в небольшом холле. Я за ним. Он открыл дверь в полутемное помещение, остановился и посмотрел на меня, почти через плечо. А я как собака что-то понимал, но больше ждал. Я не уверен, что он меня видел, то есть я был для него безличен и неодушевлен. Собственно, сам он был, как бы это сказать, выцветшим или полинялым. Вообще бесцветным. Бесцветные волосы, бесцветные глаза. Одежда какого-то одного оттенка, то ли серая, то ли голубая. Возраст всего этого неочевиден.

– О чем на этот раз кино?

– Я не дочитал сценарий.

Конечно, я соврал. Никто мне его и не предлагал читать.

– Эмоций много?

– Ну, так. Интересно. Я стажер. Только вторую неделю здесь.

Он вошел в помещение, и в тот момент, когда дверь должна была за ним закрыться, он остановил ее и оставил приоткрытой. Я пошел за ним. Очень мягкое покрытие на полу создавало ощущение газона. Комната была просторной, остального я не помню.

Эрик прошел в боковую дверь. Я за ним, но это было лишь проходное помещение, а за ним еще несколько. Стены представляли собой сплошную картотеку из разных звуковых носителей. Почти во всех комнатах находились люди. Большинство из них с наушниками на ушах или на шее.

В последней комнате Эрик посмотрел на меня, пожалуй, так же безразлично, а, отворачиваясь, вдруг вернулся взглядом ко мне и как будто вгляделся в мое лицо. Даже слегка прищурился. До этого я не замечал, что на его лице очки с лупами вместо стекол. Он сел в кресло у потертого стола, подвинул к себе телефон и нажал кнопку. После вопроса телефонистки назвал номер павильона, и когда заиграла музыка в динамике спикерфона, слегка кивнул мне. Я сел. Стены были увешаны фотографиями. Многие лица мне были знакомы по курсу «История кино». Эрик сидел, немного сутулясь, опираясь локтями о стол. Правой кистью он вертел рычажком маленькой музыкальной шкатулки, мелодия которой тихо звенела. Он продолжал его вертеть и когда разговаривал с моим режиссером. Тот объяснял, что ему надо. Эрик слушал, иногда кивая головой.

– А сейчас дай мне фон для третьей, двенадцатой и тридцатой. Спасибо, Эрик.

Эрик отключился. А через пару минут встал, достал с полки коробку и протянул мне. Я попрощался и вышел. Меня не занимали декорации в которые я попал. Да и Эрик собственно. Ну, был он немного необычен, ну и что. Сфера у него такая. Звуки, музыка, шумы. Лет ему немало. Мог и съехать слегка. Но все же это второстепенно. Конечно, звук в кино важен, очень важен. Да все очень важно. А потом оказывается, при всеобщей важности все становится мелким, невзрачным и незначительным. Не помню, о чем я тогда думал, возвращаясь на съемочную площадку, но шел я, видимо, довольно быстро, так как, когда упал, переходя дорогу и споткнувшись о бордюр, сильно разбил правую ладонь, на которую падал, и колено. Самое неприятное было то, что в это время коробка выпала из моих рук, и, падая, я ее раздавил. Вместе с диском, естественно. Прихрамывая, мне пришлось вернуться к Эрику. Его ассистенты оказали мне помощь сразу же. Обаятельная китаянка и очень худой юноша. Они были немногословны. Делая все необходимое, они не выражали своих эмоций. Как некоторые хирурги, с пониманием, но без сочувствия. В общем, ясно было, что это сотрудники именно Адаптера. Все равно, что члены одной секты. Или пациенты одной психушки. Я и раньше знал людей со всякими заморочками в голове. В кино их достаточно. Причем фиг поймешь: у них это от головы или от понтов. В общем, раны мне промыли, помазали, а руку забинтовали. Попутно я сказал, что разбил диск, но они не отреагировали. Я пошел в кабинет Эрика, ориентируясь по памяти. Дверь была закрыта. Но мне нужен был диск, и я постучал.