Павел Тетерский - Muto boyz

— Ну, теперь мы наконец можем поздороваться по-настоящему! — подпрыгнул в кресле Чикатило и бросился поочерёдно целовать эти самые кулачки, ещё не успевшие разжаться в стандартные для поцелуев ручки. — Милые Надя и Наташа. Мы не видели вас уже кучу лет. По-моему, у вашей шиншиллы даже немного отвял хвост.

— Хватит глумиться над животным, Чикатило, — сказала Наташа, которая сидела ближе ко входу. — Что, чайку, как обычно? Или сначала о делах?

— Как обычно, — сказал я, вытаскивая из рюкзака кипу листиков А4 с до боли глупым текстом, произведённым мною же и утверждённым топом на очередных посиделках в аквариуме Джорджа. — Сначала о делах, а приятное — напоследок.

— Надя! — воскликнул Чикатило, не дав мне разобраться с делами. — На твоём столе опять благоухающие цветы. Как ни впишусь к вам в офис — у тебя на столе всегда благоухающие цветы, один круче другого. У тебя что, так часто родственники умирают?

Надя, уже нацепившая соответствующую маску (которая должна загадочно подразумевать наличие таких же загадочных поклонников), изменилась в лице в сторону раздумья «обидеться или засмеяться». Естественно, в конечном итоге она засмеялась — сержантская рожа Чикатилы не оставляла ей других вариантов. Если бы это сказал я, со мной бы тут же перешли на официальный тон или даже на «вы». Но с Чикатилой на «вы» ни у кого не получалось — ему тыкали даже школьники, стрелявшие у него сигареты.

— Чикатило!!! Ты можешь хоть раз сказать что-нибудь приятное??? То, что мужчины должны говорить женщинам???

— Да, могу. Знаете, что означает название вашей конторы на слэнге растаманов?

— А кто такие растаманы?

— Знаете Боба Марли? Вот он — растаман.

— Аааа… — Они слышали о Бобе Марли. Может быть, они даже слышали его песни. — Ну???

— Бэбилон — это система. Модное такое слово. Среди маргинально настроенных слоев молодёжи…

— Типа вас?

— Нет, мы — взрослые дядьки. Не такие, конечно, как тот, что только что от вас ушёл. Но мы не маргиналы. Мы просто ваши горячие поклонники. Такие же горячие, как чаёк, которым вы нас обычно угощаете…

— Вот свинья, — улыбнулась Надя. — Наташ, поставь чайник.

Они долго ставили чайник, а чайник так же долго кипел. Чаёк получился не очень — да он, честно говоря, никогда не получался у них особо вкусным. Они не были гурманками этого благородного напитка, они бросали в чашки какие-то пакеты — типа тех, которыми Чикатило тогда кидался в стенку — и думали, что этого достаточно. Может быть, так оно и есть на самом деле.

Потом мы не спеша пили этот самый чаёк, женщины смеялись, а Чикатило, как обычно, нёс какую-то ненавязчивую чушь. В тот день его переклинило на героев шестидесятых, и он постоянно спрашивал дам, чем отличается Дитер Болен от Марка Болана, а Памела Андерсон — от Памелы Корсон. Ясное дело, никто ему ничего не отвечал — в общем, всё было здорово.

На выходе мы, как обычно, отдали дуболому-секьюрити клочки бумаги с печатями и с непонятным настроением выписались наружу. Чикатило сел за руль «копейки», повернул ключ и покатил неизвестно куда. Мы первый раз приехали сюда на машине. До этого было только метро, а тому, кто хоть раз сидел за рулём, известно, как путь «пешком от метро» отличается от того же пути «на тачке». Вы вроде и знаете дорогу, но тут и там вам мешают знаки типа «кирпич» или «поворот только на-…». Самое обидное, что это «только на-…» является полной противоположностью того «на-…», которое вам нужно. Короче, мы заехали в какую-то не ту степь. Не то чтобы по ней бегали суслики, а метровые заросли ковыля мешали обозревать пространство — нет, просто это была явно не наша степь, и мы красной точкой зависли на карте Москвы, не зная, куда ехать дальше. Я залез в бардачок и достал оттуда потрёпанные листочки, которые когда-то были скреплены между собой нестойкими канцелярскими скобками и являлись атласом автомобильных дорог столицы.

— Тормози, Чик. Давай покурим, потычем в книжку пальчик и уясним, как нам отсюда выбираться.

Я распотрошил хилый пакетик с дурью и забил косяк. И тут Чикатило выкинул такой фортель, которого я от него никак не ожидал. Он сморозил такое, что у меня чуть глаза на лоб не вылезли — а заодно и всё то, что находится на лице: нос, рот, щёки и так далее. Чикатило — впервые за время моего с ним знакомства — оценивающе посмотрел на уже забитый косяк и сказал:

— Я не хочу.

У меня сложилось впечатление, что он это даже не сказал, а проговорил. Именно проговорил. По буквочкам, выделяя точкой каждую из них: «Я. Н. Е. X. О. Ч. У». По-моему, даже чёртик на зеркале заднего вида остановился в пространстве, по которому он, по своему обыкновению, раскачивался маятником Фуко, и сделал удивлённую рогатую гримасу. А Чикатило вырвал у меня из рук атлас автомобильных дорог и воткнул в него — тихо и мирно, так, как будто ничего не произошло.

— Кури, парень чернокожий. Кури в одно лицо. Я не хочу.

Я не знал, что мне делать. Можно было последовать его совету и раскуриться в одно рыло, можно было отложить косяк в бардачок и полезть Чикатиле в душу. А можно было презреть все принципы, приоткрыть окно и выбросить забитую штакетину на мокрый тротуар, и посмотреть, как он на это отреагирует. Я спонтанно выбрал последнее, но на это не отреагировал никто — ни тротуар, ни уткнувшийся в атлас Чикатило.

— Просто меня что-то последнее время от этого не прёт, — объяснил Чик, водя пальцами по жёлтым полоскам улиц и вчитываясь во что-то, написанное на салатном фоне мелким шрифтом. Мелким до боли и ряби в глазах — хотя, наверное, в глазах рябило не от этого.

— Объяснитесь, молодой человек. Мне вас немного непонятно.

— Я и сам с собой не могу объясниться, батенька. А вы хотите, чтобы я вот так взял — и всё вам выложил.

— Чикатило, давай поговорим об этом. — Это была дебильная фраза из американских фильмов, но ничего более умного мне в голову не пришло. Эта дрянь зависла в воздухе и вогнала меня в краску, но делать было нечего. Слово не воробей, или за базар надо отвечать — кому как нравится, смысл один и тот же.

— Говорить тут, батенька, не о чем. — Чик наконец-то отложил в сторону атлас, и мне стало немного легче: это хоть как-то оправдало только что сказанную мною глупость, что ли. — Я ещё сам не разрулил с этим. Я сам немного в шоке. Просто меня последнее время НИ ОТ ЧЕГО НЕ ПРЁТ, понимаешь?

Я не понимал. Точнее, понимал, но процентов на двадцать — в том тёмном уголке изнанки, который самым первым начинал тогда взрослеть/стареть. Что было равносильно полному непониманию — потому что понимание может быть только стопроцентным, по отношению к нему действует примитивный принцип «либо — либо». Либо есть, либо нет. Кто не с нами, тот против нас.