Павел Тетерский - Muto boyz

— А что мне там взять? — бросил я ему вдогонку.

Он обернулся и посмотрел на меня как на идиота, который не понимает очевидных вещей. Потом он, видимо, сообразил, что я могу быть не в курсе его раскладов, что я не служил в органах и у меня нет нюха на глобальное зло.

— Значит, берёшь ведро, — сказал он, — заполняешь водой, и — к Джорджу.

Потом он развернулся на сто восемьдесят и тигровыми прыжками продолжил свой путь. Хорошо, что развернулся. Потому что у меня начались смеховые спазмы. Я знал, что Чикатило всегда добивается того, чего хочет, но никогда не думал, что ради этого он сможет поджечь кабинет Джорджа.

Давясь от смеха, я доковылял с ведром до уже открытой двери, вокруг которой полукругом стояли озадаченные клерки. В нескольких метрах за порогом грозно возвышался Стручков. В его руках был зажат бычок, истлевший до фильтра, а васильковые глазки, словно мировой экстремизм, излучали скрытую угрозу. Воды уже не требовалось — очаг возгорания был ликвидирован. Его банально затоптали, и Чикатило с хитрым видом наметал горстку пепла на миниатюрный совок.

— Кто из вас не тушит сигареты в курилке? — вещал Стручков голосом Левитана, а клерки, поджав хвосты, молча хлопали глазами. Они напоминали неровный строй пленных румын.

— Я всё равно выясню, чей это окурок, — продолжал сгущать тучи Стручков. — Я этого так не оставлю. Из-за того, что кто-то пренебрег правилами противопожарной безопасности, вы чуть не сожгли кабинет начальника. Не там бросили окурок — и всё, он покатился в щель, понимаете? А у Джорджа на полу лежала бумага. Бумага, понимаете? Один из самых легковоспламеняющихся материалов. С детства вам долбят, что только так и происходят пожары. Из-за халатности, безалаберности и разгильдяйства, понимаете? Мало того, что затушить сигарету как следует не могут, так ещё и бросают её неизвестно куда. Специально же поставили для вас банку с водой. Понимаете? Что, неужели так трудно? И все ведь знают, что прямо возле курилки — кабинет начальства. Не кого-нибудь, а Начальства!

Если и можно как-либо выделить в устной речи заглавную букву, то Стручков тогда сделал именно это. Чикатило на цыпочках подошёл к нему сзади и помахал веником за его плечами, имитируя очистку от перхоти. Клерки чувствовали себя так скованно, что никто даже не улыбнулся. Кроме меня, разумеется.

— Очень смешно! — выкрикнул Стручков. — Тебе смешно, да? Вы посмотрите на него, ему смешно! А вот если бы не этот человек, — он повернулся к Чикатиле, — иди сюда… Если бы не он, — продолжал он, приобнимая Чика за плечо и крутя его туда-сюда перед строем, — то мы бы сейчас уже горели, понимаете? Всем офисом. Хорошо, что есть ещё люди, которые не теряют бдительности. Даже среди всего этого бедлама… Люди, которые не боятся позвонить куда надо, когда чувствуют запах гари…

Я не выдержал и засмеялся снова. Картина была просто колоритнейшей. Участковый мусор дядя Стёпа, перед строем зевак пожимающий руку юному другу милиции, который вовремя донёс на распоясавшихся расхитителей социалистической собственности. «Молодец, сынок». Очередная мазня совдеповского художника из учебника по русской литературе. Это выглядело таким бредом и маразмом, что мне пришлось развернуться и уйти в толчок, сливать воду. Иначе меня уволили бы с работы.

Когда Чик с довольным видом сел за свой стол, я снял трубку и набрал три цифры его внутреннего номера. Хотя по одной его сержантской роже можно было понять, что мы попали в точку.

— Я так понял, Байрон укатил-таки в пятый парк? — спросил я.

— Да нет, он-то в порядке, — ответил Чик весело.

— А почему у тебя тогда такое довольное табло?

— Во-первых, согласись: я здорово оживил серые будни. Я разрядил обстановку, правда? А во-вторых, пойдёмте-ка покурим, батенька. Только давайте с вами сразу договоримся: бычкуем строго в консервную банку. А то ходят тут всякие, а ты потом гори из-за них, как в аду.

В курилке (в которую, как в Рим, рано или поздно приводили все пути, все кривые и траектории наших передвижений по офису «Спрейтона») Чикатило улыбался, как выпускник-отличник школы менеджеров.

— Он там стоял, представлял меня строю, а потом всех отчислил на х…, угрожая расследованием. А мне предложил отведать водчонки из Джорджева кувшина. Ну, я-то, разумеется, отказался. А он сам… блядь… — Чик начал заливисто ржать, и этз мешало ему продолжать рассказ. Хотя о чём там было ещё рассказывать, всё и так было ясно.

— Он хапнул чуть ли не целый стакан! Он сказал, что переволновался. Что его напрягла вся эта экстренная ситуация. Что годы уже не те и нервишки пошаливают. И выжрал залпом почти целый стакан, представляешь?

— А где он сейчас?

— А хрен его знает. Через час пойдём и поищем.

Сейчас мне показалось бы, что Чик выглядел тогда убого — двадцатишестилетний лузер, занимающийся подмешиванием пятого паркопана в начальничью водку. Сейчас всем бы так показалось. Вопрос в том, что принимать за истину.

В последнее время мне всё чаще кажется, что истины нет вообще. Что для каждого возраста она своя. Что прав как старик, который считает, что включать музыку в два часа ночи — великий грех, так и недоразвитый в половом отношении тин, который уверен, что только так и надо поступать по жизни. В мои тогдашние двадцать два года истина была одна: Чикатило был крутым, он был просто до безобразия крутым, когда устроил весь этот цирк с пожаром. А значит, так оно и было на самом деле. В каком бы убогом свете всё это ни выглядело сейчас, с высоты прожитых лет — ненавижу это словосочетание… Потому что тогда я был лучше, чем сейчас. И, наверное, имел больше прав судить об истинном положении вещей.

…Мы просидели каждый за своим компьютером ровно час, перманентно поглядывая на часы в правом нижнем углу экрана, а потом пошли на экскурсию по офису — искать Стручкова. Это было непросто — весь офис состоял из нескольких этажей, там было много коридоров, комнат, подсобок и прочих помещений. В течение дня Стручков сторожевым крейсером курсировал поочерёдно по каждому из них и вынюхивал происки врагов. Но в тот раз мы его так и не нашли.

Уже в самом конце, устав от бесплодных поисков, Чик придумал какой-то предлог, и мы напрямую спросили у охранника, где нам можно найти А. П. Тот озадаченно сказал, что Стручков внезапно почувствовал себя плохо и уехал домой. В его голосе чувствовалась недетская озабоченность судьбой батяни-комбата, родного отца всех охранников мира. Он даже сказал нам, что, судя по всему, у Александ-Петровича разболелись глаза. Потому что глаза у него были какие-то странные. Это было свыше наших сил, и мы, уткнувшись мордами в рукава, выскочили вон.

Наверное, охранник подумал, что мы заплакали от страха за здоровье Александра Петровича.