Павел Тетерский - Muto boyz

Дорогостоящая рекламная кампания за деньги дядек, о которой Стриженов договорился на ТВ, из-за этого тоже не могла начаться. Телевизионщики звонили нам и повсюду искали Стриженова, но он и в ус не дул. Это был человек, который никогда не парился и не думал о возможных проблемах — когда мы говорили ему, что партнёры им недовольны и грозятся разорвать контракт, он не слушал и взахлёб рассказывал нам о том, как он сегодня чуть не сбил глупого деда с бутылками или как он уехал с платной стоянки, стартанув с прокрутом и не заплатив за парковку.

— Он ко мне подходит, этот усатый лох в серой форме, и говорит: плати десять рублей, — рассказывал он, шевеля эспаньолкой на толстом подбородке и хихикая от восторга. — Ну, я ему даю ксиву — левую, пропуск на территорию торгового склада в Самаре. А он мне: «Что это вы мне такое показываете?»

Ну, я у него ксиву забрал, а сам — по газам, и задним ходом, так тётку чуть не переехал, пару миллиметров всего осталось… Переключаюсь на первую, руль резко выворачиваю, на вторую — и поехал… А он мне в окно: так, говорит, не делают, что вы себе позволяете. Ну, я по тормозам, высовываюсь и говорю ему: как же ты, ё… твою мать, говоришь, что так не делают, когда я только что так сделал? Ты, говорю ему, врёшь, сукин кот.

После этого Стриженов откидывался на спинку кресла, которое выглядело под ним как ишак под владимирским тяжеловозом, и заливался смехом. Хитрые глазки при этом превращались в раскосые щёлки — чёрт возьми, да он же был на все сто своим, я не знаю, чего это вдруг его потянуло в начальники. Скорее всего, парень долго пытался стать музыкантом (ещё один, кстати, парадокс: его пальцы были толщиной с батон ливерной колбасы), а потом понял безмазовость всего этого и решил резко переключиться. Ему было тридцать шесть, а гитару он продал в тридцать: это было лучше, чем, как Серёга-Алкоголист, пить в говно и с упорством отбойного молотка продолжать заниматься тем, в чём твоё время уже давно прошло. Сидеть в трамвае, с которого тебе надо было сойти пять остановок назад. Стриженов не собирался засиживаться в своем трамвае — он следил за тем, что происходит за окном, вовремя спрыгнул и теперь искал себя в другом. В этом другом ничего у него, разумеется, не получалось — как и любой настоящий раздолбай, он срывал время от времени разной величины куши (скользкие и одноразовые, как презервативы в спермицидной смазке), подрезал то, что плохо лежит, но ни о каком серьёзном бизнесе и речи быть не могло. Какой там бизнес, когда в уме только одно: жать на акселератор, переключать передачи и сбивать лошадей, переходящих через дорогу. Но Стриженов не унывал и думал только о хорошем — может быть, только за счёт этого «Лауда-Тур» к середине июня ещё не развалилась, не рассыпалась карточным домиком, не затрещала по всем швам — или как там ещё принято обозначать крах заведомо беспонтовых предприятий.

Но в тот день всё должно было сдвинуться с мёртвой точки. Два дня назад нам выдали наконец лицензию — теперь нашу рекламу стало возможным крутить по ящику, и мы сидели и ждали первую ласточку. Отсняли всё уже давно — смонтированный и озвученный материал лежал у них в студии и ждал своего часа. Там была какая-то программа про гонки «Формулы-1», и предполагалось, что всё время будут крутить только один рекламный ролик — достаточно хороший, кстати, ролик, дядьки не пожалели нечестно заработанных денег. Но в самом первом выпуске должны были помимо этого показать ещё целый сюжет — так, чтобы народ понял, что это за «Лауда-Тур» и с чем ее едят.

Стриженов выцепил у телевизионщиков огромный список поклонников Ф-1 по всей стране — то ли они засветились в каком-нибудь чате, то ли кому-то писали перед тем, как их взяли на карандаш, — не важно. Ещё в самом начале мы разослали по всем этим адресам открытки с вопросами и условиями конкурса. Стриженов придумал какую-то хитрую викторину — суть загадок я сейчас не вспомню, потому что мы с Чикатилой никогда не лезли в эти формульные дебри, мы с трудом представляли себе разницу между братьями Шумахерами и двумя Миками — Хакки-неном и Салом.

Фанаты обрадовались и закидали нас ответными эпистолами. Стриженов выбрал письмо какого-то подростка из Волгограда и сказал, что он будет победителем. Мы выписали подростка в Москву, пригласили телевизионщиков и отсняли милый такой сюжетик — парнишка стоит, краснея и ковыряясь в носу, в углу нашей клетки, а к нему подходит обдолбанный менеджер Чикатило, вручает ему аляповатую грамоту от «Лауды-Тур» и обещает на халяву отправить его в Великую Британию на очередной этап Гран-при.

Телевизионщики долго шептались, увидев подростка — у него были даже не прыщи, а какая-то гигантская розово-жёлтая клумба, которой не помогли бы никакие ванны из клерасила. То, что принято называть чертами лица — глаза, рот, ноздри, — проглядывало сквозь эти заросли как-то надуманно и нелепо. Так, что даже и воспринималось не сразу, а каким-то запоздалым задним числом. В конце концов было решено спуститься вниз и выписать какого-нибудь визажиста из салона красоты — салонов красоты там было как грязи, и все они обычно пустовали.

Потом некий жеманный вьюноша с женской, как у Сергея Челобанова, причёской долго и нудно штукатурил победителя конкурса от «Лауды-Тур», а мы с Чикатилой сопереживали бедному парню, как родному. Сто восемьдесят процентов — он тогда серьёзно пожалел о том, что сунулся в это дело, он был просто вне себя от стыда и смущения. Мало того, что его перед выпускными экзаменами заставили переться в незнакомый мегаполис — его ещё и забраковали из-за прыщей (а он из-за них и так комплексовал, бедняга), а под конец напустили на него елейного пидора.

— На месте этого лауреата я бы сейчас хлопнул дверью, послал их всех на х… и ещё подал бы в суд за попытку совращения несовершеннолетнего, — говорил Чикатило, наблюдая, как тинейджер краснеет сквозь грим и сверлит ковролин ополоумевшим от всего этого взглядом. — И больше никогда не смотрел бы по телевизору гонки «Формулы-1». Да-с, да-с, именно так-с: я бы вычеркнул их из своих воспоминаний, как ночной кошмар пубертатного периода.

Теперь вот всё это должны были показывать по телевизору. В Великую Британию тинейджер, ясное дело, уже не успевал ни под каким соусом, и речь могла идти только о Венгрии. Это должна была быть середина августа, и у нас (всего лишь после одного объявления в газете!), как ни странно, уже набирался небольшой тур, в который мы собирались его впихнуть. Чикатило ходил на телестудию и заново озвучивал за кадром свою речь, заменив слово «Великобритания» на «Венгрия», а «12 июля» — на «16 августа».

— …Слушай, — вспомнил вдруг Чикатило. — А ты секретуткам не на сегодня ли случайно назначал собеседование?