Маркос - Четвертая мировая война

На самом деле, это не так. Потому что хотя, если здраво рассуждать, у нас не было ни малейшего военного шанса на успех, наше сердце думало не о смерти, а о жизни, и поскольку мы были (и остаемся) сапатистами и, следовательно, привыкли всегда и во всем сомневаться, мы думали, что можем ошибаться в том, что нас обязательно уничтожат, и что, может быть, восстанет народ всей Мексики. Но, откровенно говоря, это наше сомнение было слишком маленьким, чтобы реально предположить то, что произошло на самом деле.

А произошло именно то, что послужило причиной создания первого Агуаскальентес и остальных, за ним последовавших. Думаю, нет необходимости повторять описание того, что произошло. Я почти уверен (хотя обычно я почти ни в чем не уверен), что читающий эти строки в чем-то или во многом связан с тем, что произошло.

Так что сделайте усилие и поставьте себя на наше место — долгие годы готовиться стрелять из оружия и вдруг оказывается, что основным оружием становится слово. И об этом просто только говорить, вот сейчас я перечитываю то, что написал и кажется, что все произошло как-то само по себе и естественно, как силлогизм из тех, которым учат школьников. На самом же деле, в тот период, поверьте мне, все было далеко не так просто. Пришлось очень много спорить… и мы продолжаем это делать. Но дело в том, что воин никогда не забывает того, чему его учили, и как я уже объяснил раньше, мы научились слушать и говорить. Так что тогда, как сказал не помню кто, история, уставшая от долгого пути, повторялась, и мы вновь были, как в самом ее начале, то есть, вынуждены опять учиться.

И мы узнали, например, что мы были другими, и что было множество других, отличных от нас, и в то же время различных между собой. То есть, почти немедленно после бомб («это были не бомбы, а ракеты», поспешили тогда уточнить некоторые скурпулезные интеллектуалы, критиковавшие прессу за то, что она писала о «бомбежках индейских общин») на нас обрушилось такое невероятное разнообразие организаций и персонажей, что мы не раз подумали, что действительно, возможно было бы лучше, если бы нас, как и предполагалось, сразу просто уничтожили.

Один боец определил это в совершенно сапатистских терминах в апреле того 1994 года. Он пришел доложить мне о прибытии каравана гражданского общества. Я спросил его, сколько их (их нужно было где-то разместить) и кто они (я спрашивал не об имени каждого, а об организациях или группах, к которым они принадлежали). Повстанец задумался, чтобы сначала взвесить вопрос, а потом решить, как лучше на него ответить. Это обычно занимает какое-то время, и я зажег трубку. После долгой паузы, этот товарищ сказал: «Их до фига и они — это полный улёт». Думаю, что бесполезно распространяться о вселенной количественных значений научного понятия «до фига», но словом «улет» повстанец хотел выразить не свое отрицательное отношение или настроения прибывших, а определял композицию состава группы. Что значит «улёт»? спросил я его. «Улёт», ответил он, «Там хватает… всех… понемногу… и их там до фига», закончил он, чтобы я понял что нет более точного научного термина, чтобы определить лучше разнообразия, вторгшегося на восставшую территорию. Вторжение повторилось вновь и вновь. Иногда их было действительно до фига. В других случаях, их было больше, чем до фига. Но всегда это был, прибегая к неологизму, использованному повстанцем, «полный улёт».

Тогда мы почувствовали, что у нас нет выбора, что мы должны были научиться, и эта учеба должна была стать делом немедленным и срочным. Так, мы подумали о школе, где мы стали бы учениками, и этот «улёт» учителем. К июню 1994 года мы были уже готовы (то есть, мы не слишком быстры, чтобы понять, что нам необходимо учиться) и родилась известная «Вторая Декларация Лакандонской Сельвы», в которой был призыв к созданию «Национальной Демократической Конвенции» (НДК).

История НДК — тема для другого рассказа, я называю ее просто чтобы сориентировать вас во времени и пространстве. Пространство. Да, это было частью проблемы в нашей учебе. То есть, нам было необходимо пространство, чтобы научиться слушать и говорить с этим разнообразием, которое мы называем «гражданским обществом». Тогда мы договорились создать такое пространство и назвать его Агуаскальентес, поскольку это должно было стать главным помещением Национальной Демократической Конвенции (в честь места проведения Конвенции мексиканских революционных сил второго десятилетия ХХ века). Но идея Агуаскальентес шла дальше этого. Мы хотели иметь пространство для диалога с гражданским обществом. И слово «диалог» значило еще научиться слушать другого и научиться говорить с ним. Тем не менее, пространство Агуаскальентес было связано с коньюктурной политической инициативой, и многие предположили, что когда эта инициатива была исчерпана, существование Агуаскальентес потеряло смысл. Очень немногие вернулись в Агуаскальентес Гуадалупе-Тепейак. Потом было предательство Седильо 9 февраля 1995 года и Агуаскальентес был практически полностью разрушен федеральными войсками. На его месте были построены военные казармы.

Но если есть что-то характеризующее сапатистов, то это настойчивость («или глупое упрямство», подумают некоторые). Так что не прошло и года, как новые Агуаскальентес возникли в разных местах восставшей территории — Овентик, Ла-Реалидад, Ла-Гарруча, Роберто-Барриос, Морелия. Тогда Агуаскальентес действительно стали тем, чем должны были являться — пространством для встречи и диалога с национальным и международным гражданским обществом. Кроме своей функции центров крупных инициатив и встреч в памятные даты, они превратились в место повседневной встречи «гражданских обществ» и сапатистов.

И не только. Другие Агуаскальентес возникли в других точках национальной территории (сразу вспоминаю «Каса-дель-Лаго», созданный организацией КЛЕТА [125] КЛЕТА — независимая культурная организация Центр Свободного Театрального и Артистического Экспериментирования (Centro de Libre Experimentación Teatral y Artística) и самый новый, под названием «Охо-де-Агуа» в университетском городке Мексиканского Национального Автономного Университета — оба в Мехико), и мира (самый последний в Мадриде, Испании). Те, кто создал и сохранил эти пространства, должны быть недовольны, читая сейчас о том, что сапатисты приговорили Агуаскальентес к смерти. Но они будут неправы, рассердившись на нас, потому что у сапатистов полных смертей не бывает.

Я говорил вам, что мы стараемся научиться в результате наших встреч с национальным и международным гражданским обществом. Но мы ожидаем еще и того, что оно тоже будет учиться. Сапатистское движение возникло, кроме всего прочего, и из требования уважения. И уважение мы получали далеко не всегда. Нет, нас никто не оскорблял. Или по крайней мере, никто сознательно не стремился к этому. Просто дело в том, что жалость для нас — это вызов, а милостыня — пощечина. Потому что, параллельно с возникновением и работой этих пространств встречи, которыми являлись Агуаскальентес, в некоторой части гражданского общества сохранился, как мы его называем, «синдром Золушки». Из баула воспоминаний достаю фрагменты письма, написанного мной больше 9 лет назад: «Мы не упрекаем вас ни в чем (представителей гражданского общества, приезжающих в общины), мы знаем, что вы серьезно рискуете, направляясь на встречу с нами и привозя помощь гражданским жителям, находящимся по эту сторону. Но боль наша не от нашей бедности, а от того, что видим в других то, чего другие не видят, все ту же сиротливость свободы и демократии, все ту же нехватку справедливости. (…) Из того, чем наши люди приобрели, благодаря этой войне, храню пример «гуманитарной помощи» для чьяпасских индейцев, прибывший сюда пару недель назад — импортную туфельку розового цвета на тонком каблуке, размера 6,5… без пары. Я все время ношу ее в своем рюкзаке, чтобы напоминать себе в перерывах между интервью, фоторепортажами и предполагаемыми сексуальными отвлечениями, чем мы стали для страны после первого января — Золушкой. (…) Эти добрые люди, искренне отправляющие нам импортную туфельку розового цвета на тонком каблуке, размера 6,5, без пары… думают, что мы по нашей бедности примем все что угодно, благотворительность и милостыню. Как сказать всем этим добрым людям, что нет, что мы не хотим продолжать жить за счет стыда Мексики?.. На эту часть нужно наложить немного макияжа, чтобы выглядело поприличнее… Нет, мы не хотим так жить дальше.»