Тим Скоренко - Сад Иеронима Босха

В православии всё гораздо грамотнее. Конечно, священник имеет право жениться лишь единожды, и секс у него возможен только с одной женщиной, но это нормально. Это выход энергии и эмоций. Кроме того, это вклад в демографию: в семьях священников обыкновенно много детей. И всё нормально. Человек укрепляется в вере, если у него есть женщина. Его не тянет на преступления, на аморальные поступки.

Кстати, даже католическое воздержание — это ложь. Вы видели, какие машины подъезжают к зданиям епархий? А какие девочки из них выходят? Это не прихожанки, что вы . Это девочки для святых отцов. Для кардиналов — если те ещё способны. А они способны, эти старые развратники, эти сумасшедшие деды. Девочкам хорошо платят, и они готовы ублажать эту трясущуюся плоть.

Вам рассказывают о Джереми Л. Смите примерно то же, что и о монахах-схимниках. Келья, убожество в одежде и еде, никаких женщин, этих порождений дьявола. Рабле, великий богохульник и сатирик, писал в «Гаргантюа и Пантагрюэле», что женщина, случайно появляющаяся на территории мужского монастыря, воспринимается как чудовище. Что мужчины отворачиваются при виде неё, что место, где она стояла, тщательно оттирают десятью тряпками и мылом, которого не хватает даже для рук. Хотя вы не читали Рабле, я уверен в этом.

Женщина — это исчадье ада, говорят они вслух. А ночью к ним приводят шлюх, чтобы они могли лично убедиться в том, что женщина — это исчадье ада.

Вы уже привыкли к тому, что я всё поношу. Что я говорю мерзости и смитохульства. Что я рассказываю вам о том, какой Джереми Л. Смит отвратительный тип, сволочь, негодяй, подлец. Какое у него мерзкое окружение: эти гниющие старики-кардиналы, шлюхи, это фрик-шоу во всей красе. Ненавидьте меня за это.

Но Джереми Л. Смит менялся со временем — и меняется теперь. Это новое чувство, которое появилось в нём, его свежий взгляд на Уну — вот что самое главное. Мессия в Джереми отходит на второй план.

Уна стоит на балконе и ждёт, когда Джереми начнёт свою проповедь. Когда он представит её миру. Привет, Уна, мы рады видеть тебя. Мы счастливы познакомиться с тобой. Теперь мы будем молиться на тебя и писать тебе втрое больше писем, чем раньше. Она предвкушает это. Её белоснежные одежды кажутся серыми из-за затянутого тучами неба. Она смотрит на толпу и чувствует, что часть этой безумной энергии, этой всенародной любви предназначена ей, Уне. Джереми отдаёт ей часть себя, часть своей славы и величия.

Она стоит и ждёт. Джереми уже поднимает руки. Толпа ревёт. Уна знает, что сегодня на трибунах VIP-персоны, что весь мир замер у телевизоров. Это вопрос грамотной рекламы. Отличный пиар, именно так. Уна краем глаза поглядывает на Джереми. За её спиной — престарелые кардиналы.

И тогда Джереми говорит то, что говорит. Не то, что написано в сценарии.

Уна молчит. Она понимает, что происходит что-то не то. Позади неё перешёптываются кардиналы.

В это время Джереми руками раздвигает тучи и вызывает солнце. Когда это происходит, на Уну наваливается тяжёлое чувство благоговения. Оно обрушивается на неё, давит на плечи, и у неё темнеет в глазах. Она цепляется руками за балюстраду, чтобы не упасть, и ломает ноготь на указательном пальце. Её ногти выкрашены в белый цвет.

Джереми говорит о накормленных и напоенных, толпа качается в такт его движениям. Он похож на дирижёра, и его оркестр — самый большой в мире. Больше просто не существует. Миллионы людей. Миллиарды. Всё человечество подчиняется движениям этих рук.

А потом начинается самое странное. Самое величественное из всего, что Уна видела в своей жизни. Никакое кино не сможет даже отдалённо передать это. Никакой божественный экстаз и видения.

С неба сыплется манна. Белая пушистая масса, которую можно есть. Люди прыгают за ней, точно боятся, что она растворится в воздухе, в полуметре над их головами. А Уна просто протягивает руки ладонями вверх, и манна падает ей в ладони. Она поворачивается к толпе спиной, потому что всё остальное уже неважно. Теперь она никто для этой толпы, она даже не часть представления. Она — такой же размытый элемент окружения, деталь конструкции. Сейчас существует только Джереми Л. Смит, и более никто.

Она сползает вниз, её белые одежды пачкаются о балюстраду, но ей это безразлично. В обеих руках у неё — манна, и она откусывает от неё куски — попеременно из правой и из левой рук. Она смотрит в пространство и ничего уже не видит вокруг, потому что в этой манне — все вкусы, которые нравились ей на протяжении жизни. Это эклеры из булочной на одной из маленьких римских улочек, и жареная индейка в ресторане на виа Палермо, и запах свежих апельсинов, высыпающихся из переполненного грузовика под её окнами, и всё остальное — всё-всё-всё. Мгновение — и она обретает веру, как обретают её однажды все окружающие Джереми Л. Смита. Ей кажется, что Бог не просто есть где-то наверху, но он общается с ней, разговаривает — даже не как отец с дочерью, а как равный с равной. Это ощущение настолько прекрасно, что Уна не хочет ничего больше — только умереть прямо сейчас, чтобы это воспоминание стало последним в её жизни.

Когда Джереми покидает балкон, Уне помогают подняться. Это сильная мужская рука, Уна замечает только аккуратный рукав пиджака и белую манжету рубашки. Это Терренс О'Лири. Он тянет её вверх и улыбается.

В этот момент Уна не способна думать. Если бы она могла думать, ей бы пришло в голову, что она не знает этого человека. Что она видела его несколько раз, но по-прежнему не представляет, какую роль он играет в жизни Джереми и в её собственной. Она не способна даже поблагодарить его. Она просто идёт по коридору вслед за ковыляющими кардиналами. Два человека помогают передвигаться Рокки Марелли — умершему и воскрешённому кардиналу. Его судьба — это то, чего желала Уна. Манна небесная — последнее воспоминание. Диалог с Богом.

Уна цепляется за ручку одной из дверей и открывает её. Это одна из многочисленных «интерьерных» комнат дворца. Готика. Красный бархат. Уна садится на стул и откидывается назад. Она чувствует Бога в себе. Она становится частицей чего-то огромного, необъятного. Это любовь, так крепко сплетённая с верой, что разорвать эти узы неподвластно никому.

Это жизнь, думает Уна. Это такая жизнь, о которой она не могла и мечтать.

Джереми и Уна сидят на широком диване. По телевизору идёт какая-то мелодрама, но они не следят за сюжетом. Это штампованный фильм из сотен таких же голливудских киноблизнецов. У актёров знакомые лица, но Уна не может вспомнить их фамилий. Впрочем, дело вовсе не в фильме.

Джереми поглаживает волосы Уны. Сейчас ему просто хорошо. Сейчас ему не нужен секс, потому что в сексе нет гармонии. Секс — это развлечение, кайф, игра, страсть, сила. Но иногда хочется покоя, в котором есть умиротворение. И Джереми находит этот покой в Уне.