Андрей Ханжин - Глухарь

Ты понимаешь меня, защитник прав двуногих?

Мой мир соткан только из таких искр и он очень мал, очень хрупок и очень раним. Поэтому я знаю, что именно защищаю в себе. Я охраняю свои мечты. И жестокость моя адекватна вторжению.

Какому судье и на каком суде смогу я объяснить, что вот этот еле уловимый миг прикосновения и есть для меня единственная реальность, а остальное-муть чужих идей, навязанных мне и сковавших меня.

Я выдаю желаемое за действительное.

Мое психическое мировоззрение не соответствует действительности.

Это моя мания.

Маньячество.

Но скажи мне, вдумываясь в каждое слово, что такой чудовищный ритуал, называющийся «исполнением супружеских обязанностей» не является ли большим маньячеством, чем мои эфемерные чувства?

Мы сидели под яблоней, и она осторожно сорвала два плода, и протянула мне тот, который побольше, с листиком на черенке. И запах этого яблока был ее запахом, и я боялся его надкусить.

А она лепетала о какой-то подружке…

О городе, где ей одиноко…

Я слушал и тут же забывал. И она снова о чем-то спрашивала, наверное о письмах или еще о какой-то ерунде, будто что-то имело значение в тот момент, когда добрые джинны ласкали наши пальцы, а зоркие дьяволы сторожили наш маленький космос от проникновения в него уродливых человеческих желаний.

Нас учат любви знатоки анатомии.

Нам стыдливо проповедуют физиологию.

И вот эту морализованную пошлость я совсем не могу переносить. Она убивает меня.

Женщина…

Источник поэзии и наслаждения сердца! Понимаешь теперь, для чего я учился убивать? Для того хотя бы, чтобы говорить о чувствах собственными словами, выражая все то, чего так стесняются выразить зомбированные самцы — мужскую нежность.

Я свободный человек.

И тюрьма — это не контрольные полосы с автоматчиками, не мертвые стены екатерининской кладки, не карцеры и не крытые. Тюрьма — это страх перед свободой духа. И не важно, в какой именно географической точке этот страх овладевает человеческим сердцем.

Тюрьма — в ожидании завтрашнего дня. В постоянном ожидании завтрашнего дня, который будет прикончен так же бессмысленно, как и прошедший. Будет прожит зря.

Тюрьма — в бесконечной и бесполезной заботе о добывании хлеба насущного, который нужен для поддержания жизни. Для продления рода. Того самого рода человеческого, ожидающего нового мессию, который снова изберет мучительную смерть, не желая оставаться среди этого человечества.

Можно будоражить воображение философскими поисками смысла, который оправдал бы смерть и примирил убийц с их жертвами. Можно даже активно бороться с Драконом, хорошо помня о том, кем становятся победители драконов.

Людям хочется вырваться из одной клетки, чтобы немедленно угодить в другую.

Кажется, что свобода во власти.

Но именно эта, глубоко скрытая, тайная надежда на возможное торжество и поддерживает существующий порядок вещей, и заставляет повиноваться тех, кому смирение ничего не принесет, кроме отчаяния и голодной смерти.

И все наши тюрьмы построены нашими собственными руками, и запоры этих темниц находятся не снаружи. Засовы внутри, в нас.

Вот я и глумился над теми, кто боялся приблизиться к моей яблоне. И ждал хотя бы одного настоящего человека, который не признал бы мое право захватчика, но не дождался. Тогда не дождался. Так если ни одна особь из восьмисотголового стада не посмела притронуться к моей яблоне, то неужели ты думаешь, что я кому-нибудь позволил бы прикоснуться к тому, что хранилось в глубине моей души!

Психопат, маньяк, душегуб.

Так я могу называться в ступоре среднестатистической точки зрения.

Но я живу в аду, где заведомые безумцы пытаются устанавливать и соблюдать некие «разумные» законы. Смешно. Они делают между кроватями перегородки из простыней и разводят в трехлитровых банках аквариумных рыбок. Им кажется, что они отвлекаются от тюрьмы.

Какого черта!?

Я спрашиваю, какого черта они не разводили этих гуппий и гурами на воле?

Из-за этих аквариумистов мне уже нечем дышать в этих стенах!

И это была моя яблоня. И рядом со мной сидела моя девушка. И если она принадлежала мне всего несколько минут, то мне хватило бы этих минут для всей последующей жизни, чтобы разорвать любого, кто попытается доказать мне обратное.

Это эмоции.

Я знаю, это эмоции.

Но я люблю эмоции, потому что именно они рождают холодное безразличие к тому убогому мирку, в котором так удобно живется приспособленцам.

Дым.

Что ж, дружище, подбей папиросы! Фармакологи утверждают, что канабиоль является единственным известным средством для предупреждения онкологических заболеваний. Не знаю от чего скончался Боб Марли, но я точно не умру от расползающихся по организму метастаз. По крайней мере такая смерть поставила бы меня в очень неловкое положение перед туберкулезом. Нехорошо обманывать надежды. Ведь болезни — это ангелы господни.

Однажды люди спросили ужасного Шиву, можно ли им курить божественную траву гянджу? Шива ответил им, что нельзя.

Тогда люди спросили Шиву, почему же сам он постоянно курит божественную траву гянжу, но при этом запрещает курить другим?

Шива подвинул к себе кальян, вложил в него крапаль размером в солнечную систему, подпалил крапаль хвостом кометы Галлея, затянулся и ответил сквозь дым: «Когда я курю страшную траву гянжу, то каждый мой вдох — это новый стих Махабхараты, а каждый выдох — полная глава Упанишад!

Когда же смертные человеки закуривают страшную траву гянджу, то каждая затяжка у них — это поиски несуществующего смысла, а каждый выдох — разочарование и опустошение».

Так ответил Шива вопрошающим, потому что всякому, спрашивающему разрешения, нужно непременно отказывать. Нельзя доверять сомневающемуся. Сомневающийся слаб.

Сильный же никогда, никогда не станет спрашивать о том, что ему можно и что ему нельзя, тем более спрашивать у Божества! Ибо постоянно поклонение и вопрошение и есть самое худшее безверие.

И еще напутствовал Шива неразумных, чтобы не курили траву знаний гянджу, а глотали всякий раз, по поводу и без повода, дикую огненную воду — напиток, избавляющий человека от каких бы то ни было вопросов. Чтоб не знали люди тайн.

Не любил Шива, когда в нирване многолюдно и накурено.

Новые люди появились в наших краях после того, как в дагестанском Кизил-Юрте, в малолетней зоне, случился бунт. Бунт перешел в тяжелую поножовщину между осетинами, чеченцами и ингушами.

В те времена еще не были созданы милицейские зондеркоманды, наподобе ОМОНа или СОБРа. Существовали лишь спецгруппы для решения конфиденциальных государственных вопросов, поэтому смуту усмиряли силами солдат внутренних войск. Солдаты хоть и были жестоки от молодости и безнаказанности, но убить могли разве что случайно.