Джозеф Коннолли - Отпечатки

Лукас поднял руку, и все начали расходиться — Тычок напряженно думал: ну, слава богу, блин, хоть это закончилось. Христос всемогущий, этот парень умеет трындеть, уж это точно (я-то уж думал, мы здесь всю ночь проторчим). Бочка продолжал размышлять над новым назначением: ммм, ладно, хорошо — все это прекрасно, но, знаете что — я курю — и курить буду. Не смолить день и ночь, конечно, — ничего такого — но я это, люблю время от времени пару затяжек сделать, о чем разговор — и дальше тоже курить собираюсь. Ну, в смысле, ладно, хорошо — это место нам просто бог послал, верно? И как раз вовремя — спросите у Поли. Иисусе. Но все равно — всему ведь есть, черт возьми, предел. Ну то есть — это чё? Парень, Лукас, — если заловит меня с «Бенсонами», он что тогда сделает? Посадит в карцер? Заставит сто раз написать: «Я больше не буду курить»? И на черта же я заикнулся про «Глисту», а? Теперь придется терпеть. О боже — меня, блин, Бочкой зовут. Надо бы перетереть с Поли — кой-какие правила назначить. Посмотреть, что почем. Поли с виду такой задумчивый (знаете что? Мы сейчас втроем с полчаса перлись, блин, и только-только дошли до проклятой двери. У Поли там, кажись, чё-то с ней не заладилось, а?).

Как, блин, это работает? — вот что пытался понять Пол. Эту ублюдочную ручку надо сюда крутить или чт о вообще? Прямо сейф какой-то. Нет-нет — погоди-ка — вот оно: ага, получилось. Обернуться теперь и помахать? Да — будь полюбезнее. Он ведь был с нами любезен? Чудак этот, Лукас. И, господи боже, — знаете, что: если б я на него не наткнулся вчера в этом сраном старом кабаке (кстати, а сам-то он чего там околачивался? Без понятия пока) — ну в общем, мы все трое оказались бы в глубокой жопе. Нам просто некуда было пойти. Я это, знаете, не религиозен, ничё такого, но я вам прямо скажу, ребята: это было в натуре чудо, что Лукас так вовремя появился. Так что не стоит раскачивать лодку и гнать волну. Надо это вбить в тупые головы этих двоих.

— Итак, Элис, — сказал Лукас. — Что ты думаешь о новых членах нашего прихода? Нашего стада братьев и сестер?

Элис засмеялась.

— Ты говоришь будто настоятель ужасно древнего и почтенного монастыря, Лукас, — сказала она, осторожно смешивая ему очередной коктейль — ровно на два пальца джина «Танкерей», сверху налить едва теплого оолонга, бросить половинку кубика сахара и быстро перемешать длинной серебряной ложкой.

— Ты начинаешь постигать меня, — улыбнулся Лукас. — Ты знала, что подобный образ мне польстит. Ау тебя самой ничего нет, Элис? Ты ничего себе не налила?

— У меня еще осталась капля шампанского, дорогой, — а потом мне пора заняться делами. Никак не пойму, отчего у меня здесь столько хлопот. Но их хватает. Пожалуй, объявлю забастовку.

Лукас отхлебнул из бокала.

— Милая Элис, — произнес он.

Элис улыбнулась и низко наклонилась, чтобы — что? Возможно, поцеловать его. Лукас не двигался, пока над его лицом не нависла угроза падения ее тени. Он быстро повернулся к окну и распростер руки.

— Свет! Свет! — воскликнул он. — Он поистине одна из восхитительнейших черт сего экстраординарного места. Как по-твоему, Элис?

Элис выпрямилась (поспешно переменила свою дурацкую сутулую позу) и тихонько согласилась со всем, что Лукас нес на этот раз, пособничая и подстрекая его к очередному увиливанию.

— Итак, — начала она. — Где ты откопал этих типов? По-моему, они ничего… это сложно, правда? Отталкиваться от первых впечатлений. Впрочем, ты ведь никогда ничего подобного не чувствуешь? Сомнений. О боже, этот — Тычок, да? По-моему, он вообще рта не открыл. Пол вроде бы довольно милый. Ха! Однако, надо признаться, я согласна с Джейми насчет цветов: мне они тоже кажутся недоделанными. Как по-твоему, он на такое способен, Джейми? Бросить курить?

— Думаю… — медленно произнес Лукас, — я понимаю, что руководит им, юным Темом. Неким смутным образом я полупроникаю в его чувства. Сам я считаю, что цветы просто восхитительны. Как я уже говорил. Что до Мила, ну — хоть я его и люблю, но не думаю, что мы когда-либо достигнем с ним некой формы эстетического понимания. Полагаю, это ясно. Я, знаешь ли, удивлен, что он не присоединился к нам раньше. Предполагаю, что он в некоем занудном и буржуазном роде должен был все это себе объяснить. Или, что еще вероятнее, дождаться супружеского изгнания. Подозреваю, что Каролина не ненавидит его по-настоящему — хотя прекрасно понимаю, отчего она, возможно, находит его невыносимым. Что до курения — он сделает, как я сказал.

Элис ответила не сразу. Но потом ответила:

— Что ж, видимо, то же самое верно и про меня. Да?

— Извини, Элис… Я не совсем, гм?..

— Ну — насчет Джейми и цветов. Он считает, что это просто охапка лилий, брошенных в ведро, и я с ним согласна. Следовательно, я, наверное…

— А, я понимаю. Милая Элис. Вовсе нет.

— Но ты же сказал, Лукас — ты сказал. Ты сказал, ох — что же ты сказал? Никакого эстетического чего-то, вот что. Это значит, что, по-твоему, у меня тоже нет… послушай, Лукас!..

— Элис. Успокойся.

— Да я успокоюсь, Лукас, — надеюсь, что успокоюсь, — думаю, что скоро снова буду спокойна и всякое такое — но сейчас, в эту самую секунду, я уж конечно весьма неспокойна, да, — и я хочу, чтобы ты попросту сказал мне, здесь и сейчас, поскольку мы наконец разговариваем с глазу на глаз, без всей этой, ох — многочисленной братии вокруг… просто скажи мне, Лукас, если, по-твоему, я недостаточно хороша для тебя… для того, чтобы быть здесь… потому что если это так — если ты так считаешь, Лукас, что ж, тогда я… я…

— Что, Элис? Что? Ты, если вдуматься, — что?

Элис смотрела на него во все глаза, полные слез, ее шея, казалось, просела под тяжестью головы, которой она качала из стороны в сторону — то ли в отчаянии, то ли в томительной надежде.

— Я… я… я просто не вынесу. Если. Ты так считаешь.

Лукас качал головой почти в унисон с ней. В тугой улыбке его губы сжались почти до белизны, хотя в глазах тускло мерцал огонек. Он стоял перед ней, и Элис умоляюще смотрела снизу вверх в его бездонные глаза. Она не знала толком, что именно ей было так потребно (сейчас, в этот миг, да, — или вообще), но все же была снова, опять так уверена: нечто…

Лукас взял ее за руку, пристально вгляделся в пятнистые костяшки и слегка мазнул по ним губами.

— Элис, — прошептал он. — Твое место здесь…

И ее глаза на миг засияли. Но тут же снова потухли, все еще влажные и затуманенные, уголки печально опущены.

— Как и, — безжизненно сказала она, — других. Да? — И она посмотрела на него, глаза ее распахнулись уже в тревоге. — Это все для тебя?.. Лукас? Все это. Печатня. Все твои… люди. Для тебя все это — счастье, правда? Ты сейчас счастлив, да? В смысле, мне кажется, что счастлив, — ты кажешься счастливым, иногда… но что ты чувствуешь, Лукас? Ты даже никогда не говоришь мне, что ты чувствуешь!.. Я не такая, как ты, дорогой, — я не могу… постигать. Мне нужны слова.