Владимир Козлов - Школа

Кроме хирурга, в операционной еще один дядька и три сестрички. Мне дают заморозку и закрывают живот простыней, чтоб я не видел, что они там будут делать. Я чувствую, как они колупаются в животе, но мне почти не больно, только когда сильно тянут. Когда все готово, меня отвозят на коляске в палату. Я перелезаю на кровать и вырубаюсь.

Просыпаюсь утром. Кроме меня, в палате семь мужиков, все еще спят на ржавых железных койках. Моя койка около окна. Трогаю живот – он залеплен пластырем и почти не болит. Зато жутко хочется сцать. Я встаю. Голова кружится – хватаюсь за кровать. Иду еле-еле, держусь за спинки. В животе горит. Открываю дверь. Коридор. Стол с лампой. Медсестра читает газету. У нее старое сморщенное лицо, губы накрашены фиолетовым.

– Где здесь туалет?

– В том конце коридора, последняя дверь.

Дохожу до туалета чуть живой: задыхаюсь, голова раскалывается – у меня еще и бодун – живот горит, и чуть не усцываюсь. Захожу в кабинку, стягиваю штаны с трусами, сцу. Вот, бля, облегчение!

Воняет сигаретами, говном и хлоркой. В унитазе плавает бычок – нормально, значит, здесь курят. Только где взять сигареты? Мои остались в куртке, а я ее сдал со всеми шмотками.

Иду назад в палату, ложусь на кровать и вырубаюсь.

Открываю глаза – меня трясет сосед, мужик с бородой.

– Вставай, парень, – завтрак разносят.

Старуха-санитарка снимает с тележки и ставит на тумбочки тарелки с рисовой размазней, льет в стаканы чай. Наливает и в стакан у меня на тумбочке.

– А кашу, паренек, тебе еще рано. Вот в обед дадим куриного бульончика, а сейчас пока потерпи.

Я беру стакан. Чай чуть теплый – я такой ненавижу.

Сосед, который разбудил меня, жует кашу. Он поворачивается ко мне и спрашивает:

– Что с тобой случилось, парень?

– Порезали.

– А кто, за что?

– Так, мужик на остановке. Я вообще плохо помню – пьяный был. Меня пальцем ткни – упал бы. На хуй еще надо было ножом?

– Все понятно. Вставать не пробовал?

– Пробовал. В туалет ходил.

– Значит, еще легко отделался.

– А ты с чем лежишь?

– Язва. Думают-гадают – делать операцию или не делать. Сегодня еще праздник, обхода не будет, так что – отдыхай, сил набирайся. Разве что укол какой вколют или таблетку дадут.

Перед обедом приходит молодая медсестра с процедурного делать уколы. Я поворачиваюсь на живот, стягиваю с жопы штаны и трусы. Она колет хлопком – зажимает иголку между пальцев и хлопает по жопе – иголка пролазит вовнутрь, а она приставляет шприц и загоняет лекарство. Почти не больно.

В обед мне дают куриного бульона. Говно, конечно, а не еда, но в животе уже давно урчит с голодухи, и я его выпиваю. Потом – тихий час. Мужики все лежат с книжками.

Бородатый спрашивает:

– А у тебя что, книжки нет?

– Не-а.

– Тогда держи. – Он берет со своей тумбочки и сует мне книгу: Эрнест Хемингуэй, «Острова в океане». – Почитай вот, а то просто так лежать – охуеешь.

Я начинаю читать, странице на третьей вырубаюсь.

После тихого часа приходит мамаша. Поверх пальто на ней белый халат. Она приносит гранатовый сок в маленьких бутылках, как пепси-кола, и литровую банку куриного бульона. Он не такой жидкий, как больничный, но все равно гадость.

– Ну и напугал ты нас, Сережа. А виной всему – пьянство твое это, уличное времяпровождение. Когда твой друг привел тебя вчера – ты весь в крови, пьяный, языком чуть шевелишь, – я думала, у меня инфаркт случится. Ты меня так скоро в гроб загонишь. А если бы он тебя насмерть? Ты о нас подумал, что с нами было бы? Единственный сын, называется, надежда и опора…

Она плачет, вытаскивает из сумки мятый платок, трет глаза.

– Надо в милицию подать заявление. Сам ты еще не сможешь дойти, так я бумаги принесла – напиши, как все было, а я отнесу.

– Ты что? Какое заявление?

– Как «какое»? Он же тебя порезал ножом, он тебя убить мог.

– И ты думаешь – менты его найдут? Я его сам не разглядел толком, тем более не запомнил. Кинь ты дурное.

Мамаша смотрит по сторонам.

– А я вот тебе сока гранатового принесла, попьешь. От него рана быстрее заживет. Врач сказал, что порез неглубокий, внутренние органы не повреждены, несколько дней полежишь – и домой.

Я киваю.

– А сигарет не догадалась принести?

– А я уж думала – сейчас тебе не до сигарет будет, курить хоть здесь бросишь.

Она кривится, потом достает из сумки две пачки «Столичных» и два коробка спичек.

– Ну, я пошла, наверно. Завтра еще приду.

Я стою в коридоре – врач сказал, что сидеть пока нельзя: можно только лежать и стоять. Несколько мужиков доколупываются до молодой санитарки Гали – она шваброй моет пол. Ничего такая: черненькая, карие глаза и родинка под носом.

– Хорошо мой пол, Галина, – говорит лысый дядька из другой палаты. – А то все главврачу расскажу, он тебе вставит по первое число.

– Что он ей вставит, а, Колян? – спрашивает другой мужик, и все рогочут.

– А мне ты ничего помыть не хочешь? – под калывается Володя. Он с нашей палаты, работает водилой на автобусе, на двадцать третьем маршруте – «Облбольница – Тубдиспансер».

Галя всех нас ненавидит, но ничего не говорит, только морщится и кривит губы. Она, видно, уже привыкла, что все мужики хотят ее отодрать.

Она переходит на другой конец коридора, и Володя говорит:

– Вот бы ее завести в туалет, и раком.

– Ага, раскатал губу, так она тебе и даст, – хохочет лысый.

Из женской палаты выходит баба, садится в свободное кресло. Все мужики зырят на нее. Володя машет нам рукой – типа, отойдите, дайте побазарить. Мы разбредаемся по палатам. Я ложусь на кровать и смотрю в потолок.

Володя приходит минут через пять.

– Ну, как? – спрашивают мужики.

– Ну ее в жопу. Дурная – и все тут.

– Что она тебе сказала?

– Типа – ей это не надо. Дурная, бля. А то взял бы у медсестры ключ от ванны, завел…

– И раком, и следующая остановка – Кожвендиспансер! – говорит бородатый.

Мы ржем.

После ужина лежу в палате, читать лень. Бородатый базарит:

– У меня брат – он тринадцать лет на Севере прожил – знаете, из чего кресло сделал? Из моржовых хуев.

– Пиздишь, – говорит Володя.

– Все как есть говорю. Оно потому и говорят – «хуй моржовый», что со всех зверей только у моржа костяной хуй, и больше ни у кого.

– А я раз пошел с мужиками на охоту, на медведицу, – говорит мужик на угловой кровати, через проход. – Медведица – она та же баба, когда на задние лапы встанет: и цыцки у нее, и пизденка…

– Слушайте анекдот! – говорит Володя. – Идет Вини-Пух по лесу, видит – баба голая лежит и за горает. Он между ног идет, подходит к пизде. Ага – ежик! «Ежик, а почему ты так воняешь? Ты что, сдох?»

Под утро в палату привозят пацана – ему сделали аппендицит. После завтрака он уже на ногах, мы с ним курим в туалете мои «Столичные». Пацан коротко стриженный, круглолицый, любит давить лыбу – смахивает на Йогана. Бабам такие нравятся. Западло будет, если он кого-нибудь раскрутит в больнице, а я нет.