Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута

Духи и шаманы погружались все глубже, пока их не окружила почти полная тьма. Внизу брезжили, загадочно не давая при этом света, зеленоватые огоньки.

– Здесь. Вот кто помогает Йормунреконунгу.

Светившиеся огоньки разбились на пары. Из глубин навстречу генену устремились танские атшены в ржавой железной чешуе, сжимая в костлявых руках топоры, копья, и мечи. В глазницах их черепов горел мертвенный свет.

– Играй! – выдр побольше ткнул енотюленя когтями в спину. Тот лапами поднес уусик к морде и извлек протяжный звук. Вокруг шаманов стало светлее. Злые мертвецы не решались проникнуть в освещенное пространство, пока один в железной шапке с рогами не попытался достать Защитника Выдр мечом, с зазубренного лезвия которого в воде струилась тьма. Желтые Ушки усиленно заработал мощным хвостом и поплыл наперерез, на ходу распахивая пасть. Его ножевидные клыки сверкнули, вонзаясь в горло атшена с мечом. Хрустнули кости, зеленый огонь в глазницах погас. Остальные мертвецы раздались за пределы светового круга, защищенного силой уусика.

На самом дне моря стоял искусственный холм из чудовищных глыб, наваленных друг на друга и грубо обтесанных. Его древняя поверхность была покрыта время от времени вспыхивавшими знаками рун. Углы сооружения казались неизъяснимо неправильными – по отдельности, каждая часть постройки выглядела постижимо, но от попытки охватить весь холм взглядом, у генена начинала тяжелеть голова, как от избытка пива. Плач духов с украденными инуа притих, и даже звуки моржовой дудки звучали приглушенно. Шаманы опустились напротив исполинского проема, ведшего вовнутрь подводного строения. Там, на глыбе темно-серого камня с кроваво мерцавшими прожилками, лежал на спине великан, закованный в железо, сжимая в руках копье с коротким древком и длинным черным наконечником. Верхняя часть его лица чем-то напомнила генену Хёрдакнутярла – резко очерченные брови и нос, даже отметина на левой стороне. Разница начиналась с того, что у отца Хельгиярла шрам шел от скулы вниз через щеку, приподнимая уголок рта, а у спящего в подводном каменном иглу он наоборот тянулся от скулы вверх через ввалившееся веко. Дальше – хуже, где у вождя танов торчали светлые усы и борода, там у лежавшего на камне шевелились десятки кожистых отростков с крючками на концах.

Спящий слегка двинулся и приоткрыл рот, показав зубы, напоминавшие костяные иглы. Веко над его правым глазом задрожало. Генен даже не почувствовал, а исполнился непостижимо откуда взявшегося знания, что если этот глаз откроется, ни ему, ни ученику, ни даже Длинному Хвосту не удастся вернуться из мира духов. Великан чуть качнул головой и вновь погрузился в глубокий сон. Отрубленная рука Бергтунплотника зашевелилась, указывая вверх.

На почтительном расстоянии от подводного холма, Защитник Выдр наконец обратился к анирнику:

– Так кто это был?

– Стародавний шаман, шибко злой. Собственную смерть переколдовал, да к жизни не смог вернуться. Спит теперь, Йормунреконунгу сны насылает, а во сне нашептывает заговоры да обряды, чтоб себе силы добавить.

– Слушай, я устал уже играть! – пожаловался Объелся Кеты, оторвав дудку от усатой морды.

– Уже и хватит, пожалуй. Вон сверху лунный свет пробивается. Ты сильно камлал, нас от большой беды защитил.

В лучах луны, посеребривших воду, снова показался лес водорослей с развалинами из окаменевшей смолы.

– А ну-ка, дай уусик! – одолжив у тюленя волшебный предмет, Защитник Выдр устремился в ту сторону, Длинный Хвост и Желтые Ушки за ним.

Усердствуя хвостами и задними лапами, все трое скоро оказались рядом с желтоволосой женщиной и мертвецом. На лице подводной узницы отразилось удивление. Генен неловко из-за когтей и перепонок между пальцами приложил кончик уусика к кольцу в полу, к которому крепились оковы, и дунул в другой конец. С легким звоном, кольцо разлетелось. Дева встала, сделала шаг вперед, и заключила обгорелый труп в объятия. Непрестанный тихий плач призраков сопровождения вдруг замолк, сменившись тишиной, звеневшей, как только что расколовшееся золото.

– Что ты сделал? Ты хоть знаешь, что ты сейчас сделал?

Бергтунплотник развел руками. В его исполнении, движение выглядело странно, так как одна рука по-прежнему держала другую.

– Нет, – честно ответил шаман. – Я просто подумал, скованный дух, это неправильно.

Топор гутана с хрустом врубился в щит. Ярл сделал вращательное движение левым предплечьем в надежде разлучить оружие и его владельца, но последний тоже оказался не в конопляных шишках найден, и уже заносил топор для нового удара. «А вот конь его подустал,» – заметил Горм. Крепкий вороной, рук в шестнадцать ростом, мог бы заслужить похвалу самого Хёрдакнута, в отличие от длинноухого и упрямого безобразия, оседланного сыном владыки Танемарка. С другой стороны, с боков рыжего осляка [133] Осляк – старое название мула. , хоть и основательно уступавшего коню в размерах, не сыпалась клочьями пена.

Горм поджал болтавшиеся под брюхом ушастого безобразия ноги и слегка сдвинул носы сапог. Приказывать что-либо рыжему было бессмысленно, но он мог изредка согласиться с ненавязчивым предложением. Пряданув длинными ушами, осляк запрыгал вверх по каменистому склону, ни дать, ни взять, переросший кролик. Гутанский воин послал жеребца вдогон, поравнявшись с ярлом, но одно из копыт умаявшегося коня ступило неверно, всадника качнуло в седле, он поднял топор, чтобы удержать равновесие, и открыл бок и подмышку Горму, скакавшему справа. Старший Хёрдакнутссон не упустил возможности со всей дури двинуть противника нижним краем уже основательно изрубленного сверху щита. При обычных обстоятельствах, менее чем решающий удар, но и гутану, и в большей степени вороному, так и не успевшему восстановить равновесие, и этой малости хватило. Конь, безуспешно ища опоры уже всеми четырьмя ногами, вместе с небольшой лавиной камней пополз вниз, движение всадника в седле увлекло его в сторону, и оба полетели по склону, судя по трескам и крикам, ломая себе по крайней мере десятка полтора конечностей.

Ярл сочувственно поморщился, потрепал неутомимого осляка по жилистой шее, и оглядел поле битвы. Вопреки ожиданиям, изнеженный и женолюбивый Реккаред оказался не полным недоумком и, вместо попытки отбить Толаборг у взявшего столицу хитростью Йормунрека, отправился с обозом в направлении второго по величине гуталандского города с непривычным для танского уха названием Йубавейх, сохранившимся еще со времен до гибели богов. Какой-то древний ратоводец назвал стоянку своих воинов в честь то ли павшего товарища, то ли поверженного могучего недруга. Стоянка стала городом, имя так и пристало, хоть никто уже не помнил, за кого сражался и кем был побежден Йуба. Скорее всего, Реккареду удалось бы добраться до древней крепости, не приспичь конунгу гутанов все-таки подтвердить молву о своей изнеженности и потащить за ватагами шатры, золотую бочку для омовений, наложниц, и прочее имущество, приятное на вид и на ощупь, но совершенно бесполезное в драке. Это возымело двоякое действие, не только замедляя гутанов, но и морковкой на веревке маня Йормунрековых карлов, озлобленных нехваткой добычи и славы в Толаборге. Жены Реккареда Лиува, Гарсенди, и Амалафрида подожгли дворец Балтингов изнутри и вместе со всей челядью покончили с собой (или, с них могло статься, заживо сгорели, распевая что-нибудь заунывное). Здание обрушилось, погребая тела и сокровища под тысячами пудов камня. Таким образом обиженная гутанскими показухой и жадностью северная конница (если слово было применимо к дюжине воинов на собственно конях и паре сотен на ослах, осляках, и лошаках) вскоре догнала обоз. Пара удачных верховых налетов замедлила движение гуталандского поезда настолько, что он оказался целиком втянут в бой на месте, где отступление проходило между рекой с жизнерадостным названием Даутавига – «путь усопших» – и грядой поросших лесом холмов. Через лесистый гребень от реки к равнинам за холмами шел оросительный водовод, местами поддерживаемый добротными опорами из черного камня. Вверх воду тащили колеса с черпаками, приводимые в движение ветром. Бой вокруг колес и первых опор, собственно говоря, подошел к концу. Какое-то сопротивление еще продолжалось у реки, где Реккаред с уже ожидаемыми от него недостачей здравого смысла и избытком мишуры верховодил остатками своих карлов из золотой колесницы, запряженной шестью белыми осляками.