Петр Воробьев - Горм, сын Хёрдакнута

Гуннбьорн улыбнулся, почему-то с некоторым злорадством.

– Ух ты, к Чуриле на подворье улетел, – Святогор подбоченился. – Не всякий пращник дотуда достал бы.

– А если порошок с другой стороны запалить, да ступку подлиннее сделать, чтоб дольше давление держала… – к Реккимеру вернулась речь.

– Золото говоришь, отрок, – согласился староста. – Тогда снаряд не то, что в глине засядет, а каменную стену прошибет. Твоей рукой сегодня, не иначе, Сварог водил.

– Дивно выходит, – согласилась сильно приободренная наблюдением за кузнецами вестница. – Но тут не столько промысел богов, сколько смертных умов наитие, где каждый толику внес. Как шестьдесят лет назад, Рикберт из Йорвика придумал насос, откачивать паром воду из рудника. А через двадцать лет, Кинифрид из Кромсхавна повернул тот же насос на бок, и получился…

– Водомет! – закончил Гуннбьорн, почтительно посмотрев на вестницу. – А мы ступку к колоде приделали, и вышла… Чурилоокнобойка? Пестостенопрошибалка?

– Хм. Над именем надо поработать, – Звана покачала головой.

– Ду-дум квинне [140] Троллиный язык похож на ломаный норвежский. ! Ду-думмере энн-ку!

«Ду-думы» неприятно перекликались с кузнечными молотами небольших, но весьма громких двергов, почему-то подрядившихся выковать очень толстую броню для очень крупного летучего змея внутри Гормова черепа. Одним из наиболее неприятных последствий событий в Скиллеборге оказалась головная боль, неизбежная теперь даже не вдогон за правильным пиром с попойкой, а наутро после пары кружек темного пива или жалкого кубка кислого гутанского вина. Ярл уныло подумал о Щенином совете полностью перейти на жареную воду, разлепил глаза, и сглотнул. Накануне, он точно не закусывал вино живой тухухолью. С другой стороны, последняя могла навестить его ночью, переночевать во рту, на прощание нагадить, и скрыться, ехидно воняя.

– Ду-дум хун-гейт!

Звуки доносились из одной из узких и высоких хозяйственных пристроек, прижимавшихся изнутри к южной стене дворца. По сравнению с Кубо в Гафлудиборге или Балтингхусом в Толаборге, крепость с садом посередине, возвышавшаяся над сланцевыми крышами Йубавейха, не особенно заслуживала это название. С другой стороны, нынешним состоянием она сильно отличалась и от Кубо, и от Балтингхуса в лучшую сторону – например, отсутствием воронов, дерущихся над обугленными останками обитателей, наполовину погребенных под обвалившимися стенами. Горм выскользнул из-под шкуры, влез в тунику (чистая наконец), подпоясался, натянул носки местной работы из конопляного волокна, и не без удовольствия обулся в новые сапоги. Сапожника присоветовал Бермонд – старикашка Сегго действительно знал свое дело. В одно из голенищ были встроены ножны под верный сакс, и со сработанной старичком обувкой на ногах, даже левое колено как-то меньше болело.

Горм спустился со второго яруса Башни Плакальщиков (очень гутанистое название), где размещался его покой, и прошел через сад, встретив по пути только пару рабов, тащивших здоровенную бочку на двух жердях. Рабы шли со стороны Башни Палача, исключительно за счет имени выбранной Йормунреком – куда более приличные покои были в Башне Львов, где даже имелось отхожее место с водяным смывом. С другой стороны, конунгу это удобство было ни к чему, поскольку Йормунрек по возможности гадил в вечевой колокол Альдейгьи, который таскали за ним в обозе. Горм остановил рабов, те опустили крепко попахивавшую бочку. Ярл поднял тунику и добавил во вместилище на жердях свою толику. Ему вспомнилось, как Хан и Крысодавец Четвертый вместе ходили по треллеборгу в Йеллинге, и каждый раз после того, как белый пес оставлял метку на частоколе, поморянский песик, чье туловище было длиной с Ханову голову, старался пометить то же место, но повыше, проявляя чудеса ловкости.

Поближе к двухъярусному каменному сооружению, которое язык как-то не поворачивался назвать сеновалом (хоть это он и был), в тени деревьев сада собралась небольшая толпа.

– Что там? – спросил Горм у Торкеля ярла.

– Конунг провел ночь с Гутасвентой, что-то ему опять не понравилось, и он отдал ее твоему троллю.

– Кром… – Горм побежал к сеновалу.

– Погоди, троллю что, нельзя одному спокойно сделать свое дело? – возмутился Торкель.

Может быть, из уважения к этому соображению, Горм прикрыл дверь за собой. В одном углу, на соломе сидела дева с распущенными темными волосами и загнанным взглядом. Ее одежда сводилась к этим волосам, а украшения – к нескольким свежим кровоподтекам. Перед девой на корточках сидел тролль и чесал в затылке.

– Горм знает хорошие ругательства? Кривому отдали деву, сказали, на поругание, Кривой сел, ругал ее, ругал, но у Кривого кончились слова…

То же можно было сказать и о Горме. Ярл огляделся по сторонам. На втором ярусе, вверх по приставной лестнице, хранилось собственно сено. Временная стена, довольно посредственно сколоченная из щелястых досок, отгораживала сеновал от прохода в соседнюю пристройку, из которой несло животными. Заглянув в щель, Горм встретил взгляд желтого глаза со странным зрачком, вытянутым вдоль.

– Ке-е-ек, – негромко, сухо, и без сочувствия сказала коза.

Двери из резного черного дерева в первом ярусе Башни Палача были обрамлены очень жизнеподобно вытесанными из камня и гневно смотревшими друг на друга через крыльцо Реккаредом (не любителем белых осляков, бухнувшимся в реку, а умершим в глубокой старости первым из трех Реккаредов, конунгов Гуталанда) и Аталоком (тулом, что-то не поделившим с тем конунгом, но тем не менее тоже умершим в глубокой старости). Одна из створок повернулась на бронзовых петлях, и между Рекккаредом и Аталоком встал Йормунрек. На его лице играла загадочная улыбка.

– Только не за волосы! – завизжала Гутасвента.

Последовавшие звуки, донесшиеся из резного чертога для хранения сена под сланцевой крышей, утратили членораздельность, просто свидетельствуя, во-первых, о том, что внутри находилось живое существо, которому было очень больно и очень страшно, во-вторых, о том, что это живое существо вот-вот должно было перестать быть таковым. Конунг подошел поближе, не отвечая на поклоны собравшихся вокруг. Крики из чертога стали еще отчаяннее и громче, потом неожиданно смолкли, так что теперь можно было услышать хруст костей, скрип зубов, и чавканье.

– Ду-ликер детте, хун-гейт? – вдруг справился тролль.

Хруст и чавканье возобновились.

– Пойду-ка я посмотрю на укрепления, – сказал заметно побледневший Торкель. – Может, известка где поосыпалась.

Йормунрек растворил дверь. На соломе в середине кровавой лужи, в которой мокли пряди длинных черных волос, сидел тролль. Его морда была перемазана кровью, струйки стекали по жидкой троллиной бороде, одна окровавленная ручища сжимала что-то, тоже сочившееся красной жидкостью. Вокруг были разбросаны обломки костей, куски мяса, и разрозненные внутренности.