Яна Гецеу - Я, Дикая Дика

— Да ты же вся течешь, шлюха русская! — радостно восклицает офицер, извлекая влажные пальцы, и помахивая ими перед моим лицом.

— Ну-ка, оближи!

Я сопротивляюсь, жалко попискивая. Он хватает за подбородок, и вынуждает меня сделать это.

— Хочешь, чтоб я тебе все зубы повыбил? Славянская блядь, полукровка!

Увлекшись, заставляет перелизать ему все пальцы, тяжело вздыхая — его это сильно заводит. Достает член, и водит им по лицу, легонько бьёт по щекам. Я отворачиваюсь, плотно сжимая губы. За что получаю звонкую пощёчинку перчаткой:

— Открой рот! — совершенно ледяной тон жестокого чудовища.

Я мотаю головой, едва не в истерике.

— Рот открой, я сказал! — прикрикивает он, и схватив за лицо, вторгается мне в рот, положив большой палец, между зубами, как опытный насильник, чтоб не укусила. Ветер знает, что не буду, но офицер-то нет! Жадно дергаясь, насилует меня в рот, отчего меня тошнит, и я с трудом сдерживаю спазмы. Мне неприятно совершенно, трудно терпеть, но игра есть игра!

— Языком работай, сучонка! — шипит он, слегка наклонившись.

Унижение весьма реально… моя задача терпеть — Ветру хорошо это, а я свое возьму потом, когда насилие дойдет до кульминации. Напрягшись, и приостановившись говорит:

— Глотай до последней капли, щель! — и губы его дрожат от кайфа. — Хоть одну уронишь, я тебя накажу, поняла?

Я киваю, как могу. Я выдержу…

Горячая сперма стекает в горло, и я захлебываюсь ей. Дышать невозможно, сознание удерживается с трудом. Но удается сглотнуть, хотя я чувствую, что она вся не помещается в мой бедный рот, и стекает с уголков губ… мне конец. Наконец это прекращается, и я опускаю голову, чтоб слизать то, что пролилось на губы. Пока истязатель обтирает член платком, и рассматривает его зачем-то, большой и всё еще напряженный.

— Ну-ка, подними голову, жалкая мерзавка!

Я повинуюсь. Глаза его горят, он доволен. Но на уме этого человека ещё немало всяческих идей, я — то знаю. Стараюсь придать лицу испуганное и замученное выражение. Никакого секса уже совсем не хочется, оставил бы в покое на несколько минут… но нет, пожалуй, тогда я бы окончательно остыла. Ай, да я уже сама не знаю, чего хочу! Пусть он решает, все он, Господин Офицер!

Встает передо мной, гордый и прямой, не запрятав достоинство в штаны.

— А теперь скажи, русиш хундэ, тебе понравилось?

Я слабо киваю. Ведь если я откажусь, он убьет меня…

— Как тебе понравилось?

— Сильно… господин офицер…

— Что? — наклоняется он ко мне: — Громче!

— Мне очень сильно понравилось, господин офицер! — старательно повышаю я голос: — Он очень большой, ваш хуй! — «совсем наглею» я.

— Да, и он едва не разорвал тебе глотку, да щель?

— Да, господин офицер! — киваю я.

— А на вкус, как это? Лучше чем у ваших вонючих партизанских свиней?

— Я не знаю, господин офицер… — шепчу я жалко, опуская голову: — Я девственница…

— Что ты всё шепчешь, жалкая щель? — бросает презрительно Офицер: — Громче, я не слышу! — и поднимает мне лицо вверх. Я, будто страшась смотреть на него, отвожу старательно глаза, и повторяю громче:

— Я девственница… господин офицер… пожалейте меня!

— Врёшь! — расширяются его голодные зрачки, когда я осмеливаюсь робко взглянуть на него. Он все еще держит меня за лицо. Руки, блин, неудобно затекли, я на них опираюсь спиной. Ну и пох, самый крутой момент наступает! Я прям тащусь от того, как красиво я играю! Как ладно у нас всё идет! И вот сейчас, наконец сейчас… он меня трахнет, выебет грубо, грязно, гадко, и восхитительно! Я вся потекла от этих ожиданий!

— А вот это ты врёшь! — заглядывает он мне в глазенки маленькой партизанской щели.

— Так сосёшь, и целка? Начинает снова расстегивать широкий и злой ремень. Ага, вот… ну же!

Хватает меня, ставит на ноги, поворачивает лицом столу, и нагибает грубо животом на столешницу. Я сопротивляюсь, всхлипываю, дрожу. Он бормочет что-то, шлепает меня жестко. Я вскрикиваю, умоляю меня отпустить.

— Вот я сейчас проверю, какая ты у нас целочка! — довольно говорит он, и злой ожог ремня по попе заставляет меня сильно вздрогнуть. Я всхлипываю, сжав зубы, и пытаюсь вывернуться, но прижимает рукой между лопаток, и шлепает снова. Потом проводит членом по горящим ягодицам.

— Шикарная жопа, сучка! — зло бросает он, и засовывает пальцы в меня. Я вся поджимаюсь. Он трахает меня пальцами в попу. Не больно, но хочется больше… вынув пальцы, щекочет ремнем между ног, в горячей щели. Ну, трахни же меня, Ветер, — беззвучно шепчу я. Терпеть уж сил просто нет! Он чувствует, и изводит меня беспощадно — лижет мне клитор, я вся дрожу и вздыхаю.

— Сладенькая маленькая партизанская сучонка! — шепчет он, и наконец входит в меня грубо, сильно! Начинает жестко двигаться во мне. Я кричу, и «плачу», изображая потерю девственности. Он трахает еще грубее, я дико кайфую, но роли своей не забываю, продолжая дрожать. А он выходит, и довольно говорит:

— Смотри-ка, а не обманула, щель! Ты и правда целка… была!

— Гордись, дрянь, что первым и последним мужчиной в твоей поганой жизни был офицер Третьего Рейха!

Я думаю недовольно — это что, всё? Но ведь он даже не кончил в этот раз… и в следующий миг вскрикиваю от неожиданной легкой боли — он хватает меня за ягодицы и входит в попу! Движения грубы и жестоки, беспощадный оргазм следует за оргазмом… я изнемогаю…

— О, господин… господин мой офицер… — жалко шепчу я с перерывами: — как же… хо… хорошо…

Обратно мы шли не разговаривая, зато обнимаясь как подростки. И у меня ничего не болело, как ни странно. Душа успокоилась и лежала тихо, подремывая. Ветер курил, и смотрел по сторонам рассеяно. Вроде, тоже был доволен. Какие же мы, всё-таки…

На следующий день на репу мы пошли вместе. Я была совершенно счастлива! Даже просто идти с ним под руку было офигительным кайфом, зная и чувствуя — мой! Весь мой! И ни с какой чёртовой недоделанной уродиной Гдетыгдеты делиться больше не надо!!!

И напоённая этим безумным чувством полноправного владения Ветром — моим! — я для очередной распевки предложила «Организм» «Шмелей»:

Мы пели вдвоём, обнявшись, и безумно целуясь в проигрышах, мы — вместе!!