Diamond Ace - Сломленное поколение

Я ответил на рукопожатие.
– Руку жмешь, как девчонка.

Только хотел спросить, правильно ли я его понял, как он продолжил:
– Да-да, знаю, ты, наверное, не позавтракал, судя по тому, как у тебя разит изо рта. Вот и руку жмешь, словно при смерти. Пойдем, перекусим, и я тебе расскажу, что к чему.

Так бывает довольно часто: человек перестает нравиться, стоит ему открыть рот. В нашем случае – это обоюдно. Мы сели за столик в кафе "Онтарио". Вокруг никого не было. Утро четверга – не самое прибыльное время для подобных заведений. Пока Дэл разглядывал меню, я обратил внимание на его татуировку на шее. Не могу сказать, что понял это изображение. Нечто похожее на смесь китайского иероглифа, змеи, обвившей чью-то руку и колючей проволоки.
– Не напрягайся, все равно не поймешь.

Видимо, я очень внимательно разглядывал его шею.
– Это изображение "ничего".

Я сказал, что не понял.
– Вот почему нельзя пропускать завтрак. Ни руку пожать, ни подумать. Смотри…
Дэл взял салфетку, сложил ее пополам. Разорвал. Затем взял соль и обильно посыпал клочья. Основательно прочистил носоглотку и харкнул на них. А завершил он свой непонятный ритуал тем, что хорошенько потоптался по некогда белоснежной салфетке.
– Что ты видишь?

Мне нужно дать этому название?
– Это и есть то самое "ничего". Когда-то у нас была салфетка. Отдельно от всего. Сопли. Грязь на подошве мокасина, соль. Теперь же, мы все перемешали и получили форму, не имеющую смысла. Посмотри на мою шею. На одном и том же участке кожи вытатуированы несколько изображений. Богомол, лотос, роза, скорпион.

Богомол символизирует жестокость. Скорпион – ненависть.
Лотос – символ творящей силы. Роза – совершенство, красота.
- Не ищи логику. Когда разглядывал в первый раз, что ты видел?
Говорю, что мне померещилась змея, проволока и какой-то иероглиф.
- А теперь ешь свой завтрак и думай, почему тебе это показалось. И почему то, что существует само по себе, в комбинации становится ничем. Как только доберешься до кофе, мы приступим к обсуждению контракта и твоих обязанностей. Ты мне нравишься.
Вот такой человек этот Дэл Симмонс. Мы знакомы не больше часа, а я уже увяз в его философии. И оскорблениях. Но складывается впечатление, что мы понимаем друг друга. Я есть нечто сущее. Мои родители. Всех нас объединяла семья. Но если мы находим истинный смысл в ее создании, почему со временем все это исчезает? Мы умираем, умирают наши дети. Бракоразводные процессы – неотъемлемая часть общества, которое возводит институт семьи на пьедестал. А может, смысл в чем-то бессмертном?

Но нет ничего, что бы ни исчезало.
Став комбинацией, наша семья в итоге превратилась в "ничто". Здесь я согласен с Дэлом.
Нет ничего более нужного, чем что-либо временное. Сиюминутные родственники.
Если вы скрепили свой союз, сыграв свадьбу, знайте – ничего не изменилось. Вы все равно одиноки. Только платите за коммунальные услуги пополам. У вас есть ребенок, который через несколько лет, в угоду сверстникам, будет говорить, что ненавидит своих родителей. Обручальное кольцо – три грамма драгоценного метала.
Штамп в паспорте – чернильное пятно.
Клятва? Чего она стоит? Набор слов. Вы каждый день обещаете себе бросить курить, но не бросаете. Очнувшись не самым прекрасным утром, вы даете себе слово, что больше не будете пить.
Но проходит головная боль, и вы уже открываете новую бутылку.
Семья – наркотик, на который нас подсадили, чтобы оправдать занятия сексом.
Мы – семьеголики. Поколение людей, стыдящихся своего одиночества.
А я хочу трахать Софий и Сильвий в исповедальнях.
– Эй, очнись, ты уже пальцем свой кофе мешаешь.

Говорю, что задумался. Почему бы нам не приступить к составлению контракта?
– Поехали. Но сначала я расскажу тебе о своей сестре. Тебе не придется корчить из себя родственника. Будешь ее любовником. Все не так просто.

3
Впервые, с момента нашей встречи, у Дэла изменилось выражение лица. Пропала эта надменная ухмылка. Безучастность сменилась неприкрытым желанием быть услышанным.
Я спросил у него, есть ли справка, подтверждающая отсутствие венерических заболеваний у его сестры?
В ответ я крепко получил по щеке.
– Еще один такой вопрос, и твоим любовником стану я, парень. Думай, что говоришь.

Думать, что говорю. А ты, спрашиваю, когда выказываешь явное неуважение в мой адрес, думаешь о том, что тебе сказать?
– Кажется, я сообщил, что мне насрать, как тебя зовут. Что у тебя хилое рукопожатие. Да, так здороваются девчонки. У тебя разило изо рта. Это называется правдой, парень.

И вновь шах и мат.
Эндшпиль.
Я снова вынужден с ним согласиться. Все, что воспринимается нами как агрессия, или же элементарное неуважение, на поверку оказывается правдой. Той самой информацией, которую мы не хотим слышать.
Я – концентрированное недоверие.
Факты кажутся оскорблениями, ибо мы тщательно скрываем то, что может нас изобличить. Правда в силах развеять любой, даже самый незабвенный образ. Даже такая мелочь, как констатация зловонного дыхания.
Что вы чувствуете, когда говорите правду?
И сколько причин, чтобы солгать?
Гитлер утверждал, что в средние века евреи занимались ритуальными убийствами христианских детей и использовали их кровь для приготовления хлеба, который едят на Пасху.
Греки соорудили огромного деревянного коня, заверив троянцев в том, что это подарок. Чем все закончилось – мы знаем.
История учит нас быть осмотрительными.
– Видимо, ты со мной согласен.

Очевидно.
– Ладно, слушай. Мою сестру зовут Каталина. Ей двадцать шесть лет и она находится на лечении в психиатрической клинике на Лоуэлл-Роуд. Она там уже около семи лет.

Я спрашиваю, как Каталина туда попала?
– Пожар. Наши родители сгорели заживо. В рождественскую ночь вспыхнула одна из гирлянд, пока мать с отцом спали. В тот момент мы находились у бабушки. Ну, ты знаешь, родители частенько просят детей, чтобы те провели ночь вне дома. Маме с папой надо поговорить.

Читай потрахаться.
В пять часов утра бабушке позвонили копы, сказали, что нам надо приехать домой. Как можно скорее. Зачем? Чтобы мы поглазели на барбекю из собственных родителей? Или подтвердить смерть близких?

Мне вспомнилась Мадлен.
Я подумал о Дороти.
– С тех пор Каталина молчит. Мы закончили дело, начатое пожаром. Кремировали обугленные тела. Обе урны сейчас стоят в палате сестры, помещенные в пластиковый инкубатор, на случай, если Каталина вздумает причинить себе вред. Она может сутками просто смотреть на эти урны. Сколько бы врачи не пытались до нее достучаться – бесполезно. Мне несколько раз предлагали забрать еедомой и надеяться на то, что когда-нибудь она заговорит. Семь лет. Ничего не меняется.