Вадим Чекунов - Пластиглаз

– Так вот вышло...

Петрович снова перевёл взгляд на желтоватое небо. Прищурился, словно пытаясь разобрать что-то сквозь зыбкую пелену снегопада. Телевизионные антены на крыше его дома чернели угрюмыми крестами.

– Что ж ты так... Теперь что я... зачем же, а? - опустив голову, Петрович махнул рукой и пошатываясь, побрёл в сторону проспекта.

На остановке под нешироким козырьком укрывалась от снега тёмная людская масса. Потолкавшись рядом и попробовав подступиться, Петрович, чувствуя на себе косые взгляды, вздохнул и отошёл в сторону.

Колёса машин шумно месили грязную серую кашу, выплёскивая часть её на тротуар. У самого края его, не обращая на брызги внимания, стоял, покуривая, здоровенный парень в тёплой куртке, с накинутым до самых глаз капюшоном.

Петрович несмело приблизился. Улыбнулся, заглянул в глаза.

Амбал затянулся, и выпустив дым ему прямо в лицо, вопросительно шевельнул подбородком.

– Сын у меня умер!.. - с готовностью сообщил ему Петрович. Со второй попытки попав рукой в карман, извлёк недопитую чекушку. - Помянешь? Один я теперь остался... Помянуть-то некому... А?

Стянув с головы зачем-то шапку и прижав её к груди, Петрович, ободряюще кивая, протянул амбалу водку. Тот, усмехнувшись, щелчком отбросил окурок. Сунул руки в карманы куртки и повернулся к нему спиной.

Петрович постоял с минуту, морща лоб и пожёвывая губами. Нахлобучил шапку, и зайдя сбоку, подёргал рукав куртки амбала.

– Как ты, такой же был. Силу развивал. Спортсмен...

Амбал резко развернулся.

– Хули надо? Делать нечего? Вали, пока не ёбнул!..

Высвободил из кармана руку, и словно нехотя, ткнул растопыренной пятернёй Петровича в лицо. Петрович пошатнулся, замахал руками, чуть не выронив четвертинку. Шапка слетела, упала в тёмную жижу под ногами. С трудом нагнувшись, Петрович ухватил её вытертый край кончиками пальцев. Поднял. Отряхнул о брючину.

Фары подошедшего автобуса выхватили отлетевший от колена веер мелких брызг.

Толпа, гомоня и спешно докуривая, ринулась из-под козырька, едва не сбила с ног, подхватила Петровича, толкая и незлобно матеря, впихнула в автобус.

В салоне было сыро и надышано теплом. Ехали медленно. Свободных мест не оказалось. Петрович, по-прежнему цепко сжимая горлышко четвертинки, пристроился на ёрзающем под ногами пятачке посередине автобуса, у «гармошки».

При торможении резина повизгивала и поскрипывала, порой издавая протяжные, печальные звуки.

«Как киты по телевизору,»- неожиданно подумал Петрович и улыбнулся.

В прореху верхней части «гармошки» залетали, мгновенно тая, снежные ошмётки.

Дёргаясь и покачиваясь, автобус тащился по проспекту в сторону метро.

– Оплачиваем за проезд. Проездные предъявляем. Передняя площадка! У всех билеты? Платим проезд!

По салону, пробираясь сквозь мокрые куртки и дублёнки, энергично двигалась кондукторша.

Петрович спохватился, переложил чекушку из одной руки в другую, полез во внутренний карман. Весь сгорбившись, порылся в нём и вытащил замусоленную книжицу. Из «пенсионки», светло мелькнув, выпал небольшой прямоугольник и исчез в мокрой темноте под ногами.

– Дед, упало, кажись, чего...

– А? - повертел головой Петрович.

Один из стоявших рядом компанией мужиков, плотный усач в вязанной шапочке, указал взглядом на пол:

– Упало, говорю, у тебя что-то.

Его товарищ, длинный и худой, растянул тонкие губы:

– Да у него давным давно всё уже упало. И отпало!

Компания заржала. Мужики отвернулись.

Петрович непонимающе посмотрел по сторонам. Глянул на книжицу.

– Ах, ты, Господи!.. Щас, щас... - Петрович торопливо присел, шаря свободной рукой по мокрому железу. Перед глазами топтались во множестве грязные ботинки. Тусклый свет автобусных ламп почти не доставал до пола.

– Щас, щас... Папа тебя найдёт, - выронив чекушку, Петрович опустился на колени, и принялся ощупывать пол обеими руками. Стоявшие рядом принялись ворчать и пихать его коленями. Несколько раз Петровичу наступили на пальцы. Кто-то ткнул ему сумкой в лицо.

Петрович не чувствовал ничего. Лишь когда заметил под чьим-то большим, в соляных разводах башмаком уголок фотокарточки, тогда лишь ощутил саднящую боль в протянутых к ней озябших пальцах.

– Мужчина, у вас что за проезд? - раздался над ним резкий голос с южным акцентом.

Бережно прижимая к груди раскисший прямоугольничек, Петрович распрямился и встретился глазами с кондукторшей. Та, быстро его оглядев, потеряла к нему интерес и стала протискиваться дальше.

– Пенсионный у меня, - растерянно ощупывая карманы, сообщил Петрович.

– Вижу, - на секунду обернулась кондукторша.

Улучив момент, Петрович протянул ей фотографию. - Сын у меня в армии погиб. Витенька...

Кондукторша скосила глаза.

С фото смотрел на неё, улыбаясь кончиками губ, капитан в парадном кителе с орденами.

Тряхнув перманентом, сочувственно кивнула:

– Жаль парня. Молодой. Но ты извини, деда. Если каждый будет... Своих проблем по горло. Ходишь тут с вами, ходишь... Платить никто не хочет. Так, вошедшие, оплачиваем за проезд!

Ввинчиваясь в плотную стену пассажирских тел, двинулась дальше.

Вложив фотографию в пенсионную книжку, Петрович снова, вытянув вперёд шею и ссутулившись, полез в пальто. Спрятал свои бумаги и принялся охлопывать карманы в поисках «маленькой». Опять нагнулся. Его слегка тряхнули за воротник.

– Дед, стой спокойно! Заманал уже! И крутится, и крутится, и шарится всё чего-то, блядь, без остановки...

Буксуя и рыча мотором, автобус дотащился до метро, облегчённо фыркнул и вывалил из себя прелую людскую массу. Так и не отыскав в карманах заветной бутылочки, Петрович выпал вслед за толпой из автобуса, прошагал пару метров, глядя себе под ноги, и вдруг замер. Уставился, подслеповато щурясь, на яркие огни павильонов, полукольцом зажавших приметрошную площадь.

Там кипела жизнь. Ухала быстрая, какая-то вся дребезжащая музыка. Крутились, как на колесе обозрения, румяные куры-гриль. В стеклянных ящиках, окружённые огоньками свеч, прятали от непогоды свои нежные, уже чуть тронутые увяданием лепестки голландские розы. Под ежеминутно обметаемым целофаном мокли газеты с журналами. Три магазина торговали на вынос. Один павильон отпускал, знал Петрович, в розлив. Он извлёк, откинув полу пальто, из заднего кармана брюк несколько смятых стольников. Попытался пересчитать, прикрывая от снега, потом мотнул головой и решительно направился к павильонам.

В стоячем гадюшнике с романтическим названием «Амадея», как всегда, было людно и до невозможности накурено. По «Русскому радио» надрывалась какая-то певица, сотрясая развешанные по углам колонки. Глаза Петровича, и без того красные и слезящиеся, совсем не могли ничего разобрать первые несколько минут. Оглушённый гулом и запахами, Петрович оторопело стоял у входной двери и мигал.