Уильям Николсон - Круг иных (The Society of Others)

Петра складывает лист с фамилиями и адресами и аккуратно убирает его в конверт, который, как я теперь замечаю, не надорван, а вскрыт.

– И что вы сделаете с этими списками?

– Эгон передаст их своему человеку из тайной полиции.

У меня нет слов.

– Тайной полиции?

– Да, наш друг подкармливает их безвредной информацией. Только поэтому мы до сих пор на свободе. И еще благодаря ему мы узнавали о перемещениях человека, которого ты убрал. Теперь из-за убийства на Эгона лягут подозрения. Передав списки, он себя реабилитирует перед хозяевами: те убедятся в лояльности агента и будут в дальнейшем его использовать.

Поди в этом всем разберись. Передо мной целый клубок мотивов, не знаешь, куда ниточка тянется, но попахивает дурно.

– А на что им этот список?

– Возможно, тут есть фамилии людей, которых пока не подозревали в активном членстве. Это ценная информация.

– Людям, которые здесь перечислены, что-то грозит?

– Разумеется. – Тут ее лицо претерпевает метаморфозу: оно посуровело, точно окаменев и утратив всякое выражение. – Их будут допрашивать. А потом эти люди исчезнут.

– То есть как это исчезнут?

– Власти держат свои методы дознания в строжайшем секрете и ни за что не допустят, чтобы те, кто пережил допрос, их обнародовали.

Я молча уставился на собеседницу, не в силах вымолвить ни слова.

– Как же так?

– В чем вопрос?

– Вы же отправляете этих людей на верную гибель. Зачем?

Ее слегка покоробила моя прямолинейность: она холодно прищурилась.

– Это продиктовано необходимостью.

– Какой еще необходимостью?

– Ряды последователей Леона Вицино многочисленны. Возьми всех действующих членов, прибавь их родных, друзей и знакомых – получится почти весь образованный слой общества. Тысячи и тысячи людей. На данный момент этот класс не видит необходимости в радикальных действиях, они не хотят здраво взглянуть на ситуацию и согласиться, что мы находимся под гнетом государства. Когда начнут пропадать лидеры, народ прозреет. Вот тогда все поймут, что нам остается только одно: противостояние, и встанут на путь Движения. Наши ряды будут пополняться, пока не достигнут критической массы. Тогда мы вместе сомнем угнетателей.

Она умолкает. Затягиваясь сигаретой, всматривается в мое лицо: понял ли я то, что она сказала. Догадавшись, что такой образ мыслей был мне до сих пор чужд, Петра смягчается и решает напомнить о конечной цели всего предприятия:

– Да, мы идем на крупные жертвы. Освобождение

дорогого стоит.

Я молчу. Сказать по правде, я запутался. Терзает знакомое по школьным временам чувство: сидишь на уроке, учитель только что гладко выстроил какую-нибудь теорию, но тебя не покидает смутное ощущение фальши, хотя обозначить ее ты пока не в состоянии. Помню, однажды поспорил с одним парнишкой-американцем. Он очень рьяно выступал в защиту смертной казни. Никак не мог понять, почему нельзя убить убийцу. Я ответил, что страх наказания еще никогда ни на кого не действовал упреждающе: в той же Америке уровень преступности гораздо выше, чем в странах, которые не проповедуют идею смертной казни. Он стал напирать на справедливость – мол, зуб за зуб. Я сказал, что даже системе свойственно ошибаться: разве можно быть уверенным, что осудили виновного? Ну хорошо, говорит парень, допустим, есть видеозапись, где убийца совершает преступление, тогда можно его казнить? Но я все равно сказал «нет», хотя и не мог найти тому логического объяснения. Ответ пришел гораздо позже: если государство убивает, значит, оно оправдывает убийство как способ добиться справедливости, а так быть не должно.

Подтверждение своей правоты я нахожу в словах

Вицино.

«Самое удивительное, и это факт, что, совершая акт агрессии, агрессор руководствуется соображениями самозащиты, защиты собственных интересов. Он нападает, чтобы избежать нападения со стороны. Нанеся удар, он мобилизует оппонента, порождая в противоборствующей стороне чувство страха, а вместе с тем страстное желание нанести ответный удар. Встречая сопротивление, нападающий испытывает еще больший страх и проникается уверенностью, что его защитит усиленная жестокость. И так продолжается бесконечно: два стареющих боксера сцепились в поединке и обречены колотить друг друга до тех пор, пока способны держаться на ногах, видеть противника и заносить руку для удара. Под конец эти воины-герои валятся с ног, обретая в своем падении покой, за который они так долго боролись – просто потому, что не осталось сил драться».

Конечно, с ходу нужных фраз не припомнишь. К тому же совершенно сбивают с толку обворожительные глаза Петры. С ее восхитительных губ струится облачко дыма. Сейчас у меня одна мысль: если у человека получается так эротично курить, он ни за что на свете не расстанется с сигаретами.

– Если возникнут вопросы, задавай в любое время, – изрекает Петра. – А сейчас нам пора.

Урок окончен. Мне не жаль. Потребуется какое-то время, чтобы все улеглось в голове.

Компания уносит из дома все следы человеческого пребывания. Стефан берет большой черный пакет с мусором. Илзе напоследок осматривается на случай, если что-нибудь оставили. Эгон взваливает на плечи вещмешок с ружейным арсеналом.

В тесной прихожей он протягивает мне руку и, скорбно на меня взглянув, говорит:

– Мы же не для себя стараемся, все ради детей. Пусть хотя бы они хорошо поживут.

– Эгон, у тебя есть дети?

– Мне остается только мечтать.

Вот вам типичный идеалист. Принять муки во имя грядущих поколений и умереть бездетным. Остаться одиноким, как предречено судьбой. Что тут скажешь? Сочувствую, да только он сам этого хотел в отличие от меня. Я так мыслю: строй жизнь по своему усмотрению, а отпрыски сами о себе позаботятся. Так что побуду с активистами до первых титров, а там – линять и точка. Мой рецепт выживания прост: уходи без шума.

На улице тихо: пригород. Разделяемся. Петра, Стефан, мы с Илзе – все грузимся в поджидающий пикап. В багажный отсек складываем оружие и мусор. Здесь двойная кабина. Стефан садится за руль, Илзе – рядом с ним, на пассажирское место. Я устраиваюсь на заднем сиденье вместе с Петрой.

Эгон с конвертом садится в «фольксваген» с трещиной на ветровом стекле. Он первым уезжает, в сторону города. Потом трогаемся мы, совсем в другом направлении: наша дорога выходит на широкую трассу, ведущую за город.

Забрезжил рассвет, и можно разглядеть раскинувшуюся на многие мили равнину цвета грязи с проглядывающими тут и там темными ореолами скученных рощиц. Приземистые фермы с красными кровлями жмутся к дороге. Проезжаем бредущих на дневную смену сельчан. Временами по левую руку выглядывает ленивая речка, хотя в основном смотреть здесь не на что: земля, деревья, кучковатые облака, заслоняющие безразмерную громаду неба.