А Крабов - Люди в белом

Все сходилось. День был тот самый, ровно девяносто лет. Неизвестно только, в котором часу старуха отправится в мир иной. Это я забыл уточнить. Опять наползла гнетущая тоска. Я был твердо уверен, что если поддаваться всему этому бреду, то старуха еще жива и уж, само собой, о ее кончине я буду предупрежден. Только вот как?

— Репербанн! — произнес таксист и, с чарующей улыбкой на лице, принял у Леночки какие-то незнакомые деньги.

— Что-то моя избранница чрезмерно загружена сегодня, — заметил Краснощеков и кивнул в сторону бодро шагающей к входу в гостиницу касаточке.

— Похоже, что все женщины, попадая за границу, становятся так деловито сосредоточенны, даже самые распоследние ведьмы, взращенные на философских концепциях русских классиков. — Говоря это, я смотрел по сторонам. Мой вид, наверняка, наводил скуку и уныние на гамбургского обывателя, спешащего по своим делам. К моему несказанному удивлению, люди здесь были антропоморфны: о двух ногах и о двух руках, совсем как на моей бескрайней вотчине. Очень захотелось произвести впечатление на среднестатистического гамбургчанина каким-нибудь неординарным поступком, но ничего лучше, чем проорать: "Посмотрите, я приехал из загадочной России. Вот он я!", — в голову мне не приходило и я решил промолчать, так как это все равно бы не возымело действия, ввиду того, что государственным языком Германии является, как это ни парадоксально, немецкий, а по-немецки я знаю, благодаря патриотическим фильмам, одну фразу: "Хэнде хох", но кричать ее здесь вряд ли будет уместно. Еще я знаю по-немецки одно стихотворение, которое мне читала в детстве бабушка. Начиналось оно "Их либе", а дальше, я к сожалению, забыл.

Вокруг, насколько хватало глаз, раскинули свои сети, судя по оформлению витрин, всевозможные сексшопы и бордели. Прямо передо мной были расположены ворота, стилизованные под гигантскую задницу. Задница периодически проглатывала и выплевывала продукцию автомобильных концернов Германии. Немного поодаль обозначился небольшой мраморный памятник большому фалосу, стоящий у входа в сексгалерею.

К Алексею подвалил какой-то грязный оборванец в ярко-розовых лосинах, наглядно демонстрирующих его мужское достоинство. Фирменный бомж протянул Краснощекову пластиковый стаканчик, куда тот по доброте душевной опустил монетку, достоинством в один рубль. Оборванец хмыкнул и пошел своей дорогой.

— Куда ты нас привезла? — догоняя Леночку, заголосил Краснощеков, — кругом одни фалосы, сексшопы и мужики в лосинах, отнимающие последние деньги. Дорогая, что за вертеп?

— Да, тяжело будет остаться девственником в такой обстановке, — поддакнул я.

— Ваш номер сто шесть, — ответила Леночка, упорно не желавшая принимать наши шуточки и протягивая Краснощекову ключ с массивным металлическим брелком, — мойтесь, переодевайтесь, а мне надо сходить позвонить. Скоро буду.

Явно не пятизвездочная гостиница все же произвела на нас крайне положительное впечатление благодаря своему интерьеру. На стенах висели штурвалы, в углах стояли массивные якоря и окованные железом сундуки. Картины, изображающие пиратские бриги, разрезающие форштевнем волны Карибского моря, создавали впечатление, что мы находимся на юте парусника.

— Уютно здесь, — сказал я и завалился на белоснежные простыни прямо в уличной обуви.

Краснощеков, не обращая на меня внимания, начал рыться в своем чемодане. На пол полетели, явно не им аккуратно уложенные футболки, носочки, трусы с изображением героев диснеевских мультипликационных сериалов. Достав зеленый дождевичок и порывшись в одном из его карманов, мой милый друг извлек оттуда маленький целлофановый пакетик со светло-коричневым порошком.

— Что это? — изумился я, — контрабанда?

— Нет — это анальная присыпка, — ответил Краснощеков, — сейчас сделаем или попозже?

— Давай лучше попозже, — при одном взгляде на героин меня начало мутить, но одновременно с этим появилось сильное желание немного расслабиться.

— Эй вы, идиоты! — в комнату ворвалась Леночка. Она была сильно взволнована и часто дышала, — лучше присядьте или прилягте. Ваша жизнь сильно изменилась полчаса назад.

— Что произошло? — произнес дрожащим голосом Алексей и, на всякий случай, улегся на диван по совету Леночки, не забыв при этом незаметно спрятать пакетик под подушку.

— Я расскажу вам все по порядку, чтобы вопросов лишних не было, — она уселась на край кровати и глотнула красного вина из принесенной с собой початой бутылки, — короче, помните ту картину, которую вы отдали моему папе?

— Конечно, помним, — ответил Краснощеков, а у меня по спине побежали знакомые неприятные мурашки. Я протянул руку к бутылке. Лена с облегчением отдала мне ее, тем самым избавившись от предмета, который мешал ей жестикулировать. От волнения вкуса вина я даже не почувствовал. Теплая волна, после большого глотка, прокатилась по моему телу, отгоняя дрожь куда-то на периферию в ладони и ступни и, изгнав ее вон через кончики пальцев, оставила после себя ощущение легкого покалывания.

— Эта картина оказалась не той картиной на самом деле, — сбивчиво протараторила Леночка. Выражение наших физиономий было красноречивее всяких вопросов.

— Ну, в том смысле, что под пейзажем Пуссена находилась другая картина. И эта картина — подлинник Филонова… — выдала она одним махом и вырвала из моих рук отдыхающую стеклотару.

— В каком смысле? — произнес Алексей, видимо, в столь волнительной ситуации не сумев нормально сформулировать вопрос, и в свою очередь протянул руку за порцией продукта рейнских виноделов, — то есть я хочу сказать, как это?

— Ну как-как, поверх одной картины была написана другая, дабы скрыть до поры-до времени первоначальную.

— И это пора-время пришло? — спросил я, начиная медленно втыкаться в суть происходящего.

— Пришла, папа только что продал ее на аукционе в Лондоне. Я ему звонила.

— За сколько? — проорал Краснощеков и вскочил с кровати, готовый задушить свою девушку, если она еще хоть секунду промедлит с ответом. Вместе с этим активным движением подушка упала на пол, предъявив миру пакетик с героином, но на это сейчас никто не обратил внимания.

Сумма, названная Леночкой, превзошла все наши ожидания как минимум в тысячу раз. Мысли в голове потеряли четкие очертания и стали напоминать кадры старой кинохроники. Целлулоидная пленка рвалась, кривлялась, и ее то и дело прожигала лампа кинопроектора.

— Так, что все это значит? — спросил вспотевший Краснощеков и исполнил замысловатый пируэт, который закончился падением на ковровое покрытие номера.

— Это значит! — торжественно произнесла Елена, — что папа, как честный человек, берет себе одну треть посреднических, а остальное мы делим на троих.