А Крабов - Люди в белом

— Эй, напарник, наконец-то мы поймали свою пруху! — проорал Алексей и вылил остатки вина себе на голову.

Мы с Леночкой повскакали со своих мест и начали прыгать по недавно еще аккуратно застеленным кроватям. Неожиданно свалившаяся на меня информация была настолько глобальна и содержательна, так притягательно многообещающа, что все негативные импульсы, до этого регулярно навещавшие мой мозг, прекратили свое существование в односекундье.

Разделяя нашу радость, мебель и постельные принадлежности пришли в движение и вместе с нами активно перемещались в пространстве, ограниченном стенами ставшего внезапно слишком тесного номера. Краснощеков в диком приступе агрессивного экстаза лупил подушкой по моей голове. Я не уворачивался и не сопротивлялся. Даже если бы мою голову разнесли вдребезги, я ни минуты не сожалел бы об этом, так как запросто смог бы купить себе новую.

— Это надо отметить немедленно! — заорал Краснощеков и метнул подушку в другой конец комнаты. Взгляд его упал на целлофановый пакетик, но он невероятным усилием воли отвернулся и выдал сакраментальную фразу, — вино, только вино.

Я выпорхнул на улицу, широко расправив крылья своей бурной фантазии. Голова кружилась от обилия мыслей, мелькавших в ней со скоростью несущихся по Рипербанну иномарок. Ни на одной из них я не мог остановить своего внимания и так приятно тупел, тупел, тупел…

Наше трио, так поспешно вырвавшееся из холла гостиницы, вероятно больше всего походило то ли на студентов, сдавших последний государственный экзамен, то ли на собак, которых не выгуливали в течение трех суток, а сейчас выпустили во двор. Мы вихрем ворвались в первое же попавшееся заведение общепита, оказавшееся китайским рестораном.

— Здесь наливают до двух? — спросил я у стоящей при входе китаянки, одетой в какие-то национальные тряпки и улыбающейся каждому потенциальному посетителю.

— Битте шон, — проговорила она в ответ, тем самым утвердив меня в мысли, что здесь наливают круглые сутки.

Харчующихся не было. Мы уселись в отдельную кабинку и, проглотив одним махом по бокалу прохладного пива, вальяжно развалились в ожидании релаксирующего эффекта.

— Что нам делать дальше? — спросил Алексей, прикуривая от свечки, стоящей по центру стола.

— Мне надо послать папе факс из гостиницы и получить ответ, — ответила Леночка, — скорее всего он приедет завтра и нам останется только пожирать спелые плоды.

— Может, поедем на какой-нибудь курорт, погреем косточки и шкурки подлечим. — Краснощеков провел пальцем по белой, годами не видавшей южного солнца, коже.

— Это мысль! — Леночка подняла указательный палец вверх и откинулась назад, давая официанту расставить яства на металлический поднос, подогреваемый снизу тремя трогательными свечечками.

Суета, оставшаяся только в моих глазах после выпитого пива, гоняла взор по всему ресторану, упорно не желая его на чем-либо сосредоточивать. Насильно я остановил его на большом, заполненном какой-то экзотикой, аквариуме. Незамедлительно в мое поле зрения вплыла огромная, прозрачно голубоватая и неприлично-губошлепая рыба. В уголках ее рта застыла пренебрежительная брезгливость, сытая и усталая обреченность. Рыба испражнилась и, лениво махая хвостом, убралась в муть аквариума.

— Все-таки, что ни говори, а социальная функция делает нас более рефлексивными, — обратился я к друзьям, беспощадно пожирающим аккуратные кубики куриного мяса в соевом соусе с ростками бамбука.

— Что вы, мистер, имеете в виду? — спросила Леночка, ни на секунду не прекращая жевать.

— Рыба, которая плавает в аквариуме и ждет своего часа, даже от акта дефекации не получает никакого удовольствия, — ответил я.

— Как ты это определил? — спросил Краснощеков и перешел к блюду из говядины.

— Во всяком случае мимическая мускулатура ее никак мне об этом не просигнализировала, — сказал я.

— Какая, к черту, у этой чешуйчатой мимика? — спросила Леночка, наваливая себе из фарфоровой пиалы изрядную порцию риса, — по-моему это попахивает социальным антагонизмом к рыбе, живущей в буржуйском аквариуме.

— Я бы даже сказал, что все это смердит неприкрытым шовинизмом, — включился Алексей, вытирая жирный рот салфеткой, украшенной замысловатыми иероглифами.

Я откинулся на спинку скамейки и, зацепив палочками кусок курицы, попытался донести его до своего рта. На полпути кусочек упал, оставив жирное пятно на моих джинсах. В связи с этим я испытал первое разочарование с момента объявления Леночкой радостного известия.

— У рыб нет национальности. Мне просто не понравилось выражение ее лица, — сказал я, вытирая пятно подушечкой большого пальца.

— Вот поедем в теплые страны и ты сам, как эта рыба, будешь неистово испражняться в соленые воды Средиземного моря без всякого выражения на лице, — сказал Краснощеков и отвалился от стола, как огромная пиявка насосавшаяся крови, всем своим видом показывая, что он наелся и можно двигаться дальше.

Пока Леночка бегала в гостиницу отсылать и получать свои факсы, мы с Краснощековым, умиротворенно покуривая после сытного обеда, разглядывали проходящий мимо взвод проституток. Мы смотрели на них так, как смотрят на них миллионы мужчин в разных концах света: похотливо и одновременно с философским осмыслением, еще бы, ведь перед нами проходило олицетворение греха во плоти, щупальца коего щекотали меня в самых интимных местах. Выпитое за день неоднозначно давало о себе знать.

— Однако, хочется! — обратился я к Краснощекову, гоняя между зубов вторую сигарету.

— Да, не плохо бы, но, к моему крайнему сожалению, тебе, мой друг, придется посещать злачные места в одиночестве, так как я нахожусь в состоянии некоторой влюбленности в собственную девушку и собираюсь этот вечер провести в ее объятиях.

— Нельзя позволять себе влюбляться в собственную девушку, это может закончиться фатально, — проговорил я.

— Я думаю, это закончится банально, — ответил Краснощеков и помахал рукой Леночке, которая в ответ помахала ему какой-то бумажкой.

— Все, факс получила, теперь можно веселиться по полной, — затараторила она, приблизившись к нам.

Веселье по полной началось с посещения ярмарки, расположенной в конце Рипербанна. Гигантские американские горки, сумасшедшие карусели, перемещающиеся в совершенно немыслимых плоскостях, замысловатые по форме и незамысловатые по содержанию пещеры ужасов бередили сознание человека, для которого аттракционы представляли интерес лишь в мертвый сезон, когда они раскачивались на осеннем ветру, скрипя несмазанными частями. Тогда они вызывали только поток ностальгических переживаний, обильно сдобренных листопадом, под ногами шорох опавших листьев и прозрачный осенний воздух.