Виктор Пелевин - Бэтман Аполло

— Повезло, — согласилась Софи, даже не заметив моего сарказма. — У него до старости лет была юная возлюбленная. Потому что анимограммы не старятся. И они превратили самое жуткое из пространств в подобие дома свиданий. Вампирам, Рама, иногда свойственно подлинное величие…

Я почувствовал себя совсем плохо. Уже не предчувствия, а предельно ясные выводы и железобетонные определенности следовали из ее слов — а я все пытался не пустить их в свое сознание. Но сопротивляться дальше было невозможно.

— Ты хочешь сказать, что Гера… То есть Иштар послала меня учиться на ныряльщика именно поэтому?

Софи засмеялась.

— Ну вспомни сам. Она укусила Энлиля, чтобы принять дела. А уже через минуту велела тебе ехать учиться на ныряльщика. Ты способен прослеживать простейшие причинно-следственные связи?

Я попытался снова обнять ее за шею, но она поймала мою руку и отвела ее в сторону — деликатно, но твердо.

— Способен, — вздохнул я. — Что, я тебе разонравился?

— У тебя есть девушка, — сказала она. — И эта девушка тебя ждет.

— Это не девушка, а анимограмма, — ответил я. — Сплошной ужас просто.

Софи пожала плечами.

— Ты вампир. С великой властью приходит и ноша. Каждый из нас несет свой гроб.

— Что-то мне не нравится такая версия личной жизни, — сказал я. — Как будто мне надо нырять в омут, на дне которого плавает отрывной календарь с одной и той же мертвой телкой. И мне теперь предстоит листать его день за днем.

— Это не календарь, — сказала Софи. — Она будет жива настолько же, насколько будешь жив ты. Самое интересное…

Софи задумалась.

— Что? — спросил я.

— Она не обязательно будет помнить, что умерла и находится в лимбо. Для Великой Мыши это возможность побыть той девушкой, чью голову она носит. Я думаю, ей это нравится. Все интересней, чем когда тебя доят с утра до вечера… И еще. Говорят, когда ныряльщик общается с могущественным существом класса undead, опыт сильно отличается от работы с простой анимограммой. Это настолько непредсказуемо действует на сознание, что даже непонятно, кто при этом календарь. Тебя самого начинают листать, как анимограмму. Великая Мышь не только сама умеет забывать, что она в лимбо. Она и тебя заставит забыть.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил я подозрительно.

— Я давно решила стать ныряльщицей, — сказала Софи. — И собирала всю доступную информацию.

Она заложила руку за голову и уставилась в потолок. Сердце на ее плече перевернулось, превратившись в пару красных ягодиц — не знаю, разучивала ли она этот жест перед зеркалом, но символизм был предельно ясен. Я, однако, решил предпринять еще одну попытку — и попытался обнять ее. Она ударила меня по пальцам.

Мне показалось, что ей на самом деле не хочется сопротивляться — но ее обязывает к этому непонятный аспект не то женской, не то вампирической этики. Я вдруг понял, что мне следует сказать.

— А ты можешь проявить величие духа?

— Это как? — с интересом спросила она.

— Можешь на время про все забыть?

Она задумалась.

— Ну, я, может, и могу… Но ты сам — разве сможешь?

— Я?

— Ты что, предашь свою Великую Мышь? Ради американской девчонки?

— Да с удовольствием…

Мне стало не по себе от этих слов. Но я тем не менее повторил:

— Легко…

Она поглядела на меня со странным чувством.

— Великая Мышь — ладно, — сказала она. — Но разве ты сможешь предать Геру?

Я почувствовал раздражение.

— Мне ее для этого не надо предавать. Это она сама меня предала. Во всяком случае, в физическом смысле. Знаешь, как я устал от…

У меня не хватило духу продолжить и вместо этого я провел пальцем по ее губам. Она не сопротивлялась.

— Но бедняжке было бы больно, — сказала она, — если бы она узнала. Очень больно.

— Ничего, — ответил я. — Мне тоже бывает больно.

— Тогда скажи вслух — «я отрекаюсь от Геры. Отрекаюсь ради тебя».

— Отрекаюсь, — сказал я. — С большим удовольствием.

— Смотри, — кротко и печально откликнулась Софи. — Это был твой свободный выбор.

Я понял, что мне удалось подобрать нужный шифр к замку — и теперь она больше не будет сопротивляться.

Как все-таки много на женщинах всяких крючков и застежек — даже на совершенно голых женщинах… И каждую нужно расстегнуть с заботой и вниманием, иначе ничего не выйдет…

Но это тоже биология, думал я, пока мои руки скользили по ее телу, ведь женщина должна быть уверена, что самец готов ради нее переносить невзгоды. Все намертво отлито в граните, который был когда-то жидкой магмой — этим схемам больше лет, чем континентам. Как наивен человек, полагающий, что может обмануть природу…

Гроб, хоть и двухместный, превращал знакомые операции с чужим телом в нетривиальную инженерную задачу — и оттого переживались они особенно остро. Никогда, никогда прежде я не получал от акта любви такого наслаждения. Меня самого напугал стон, который я издал в самую ответственную минуту. Софи засмеялась.

— Как здорово, — расслабленно прошептал я. — Тебе хорошо?

Софи засмеялась еще громче, и мне почудились в ее смехе холодные тревожные нотки — словно льдинки, хрустящие в бокале с шампанским.

— Ага, — сказала она.

Лучше бы она этого не говорила. Таким тоном.

— Что случилось? — спросил я.

— Как что? Ты меня только что трахнул.

— Зачем ты так…

Она опять засмеялась — уже совсем ледяным и колючим смехом.

— Я ведь знаю, что ты думаешь о женщинах, Рама. Пещера, дубина…

— Кусать без разрешения подло, — сказал я. — Я полагал, тебе со мной просто хорошо…

— Хорошо? Да ты хоть знаешь, что женщина чувствует во время этой процедуры? Каково это?

Я уже не понимал, всерьез она или шутит.

— Почему не знаю, — сказал я. — Я кусал когда-то… Только уже забыл.

Она вдруг сжала мои плечи с невероятной силой.

— А я тебе напомню…

Меня охватил страх.

Происходило нечто странное. Какая-то моя часть понимала, что именно — и очень не хотела в этом участвовать. Но понимание было спрятано слишком глубоко. Мой разум не мог до него дотянуться.

Словно борец, победоносно прижимающий соперника к мату, Софи навалилась на меня всем своим весом. Давление было жутким — девушка ее комплекции не могла быть такой тяжелой.

— Вот так, — сказала она. — А потом еще вот так…

Оказавшись сверху, она вытянула руки в стороны и стала бить по краям гроба руками, как птица крыльями.

Ее удары становились все сильнее — как и мой ужас. Творилось что-то невероятное — по физическим законам она должна была разбить себе руки в кровь, но вместо этого затрещали и покосились, а потом и совсем сломались стенки гроба.

А затем мой страх прошел.

Вдруг поменялась перспектива того, что я видел — и даже, кажется, сила тяжести теперь тянула в другую сторону. Софи больше не лежала на мне, а как бы висела напротив, изо всех сил отталкивая меня взмахами рук.