Виктор Пелевин - Бэтман Аполло

— А я доеду?

— Как и все остальное во вселенной, — ответил я, — это вопрос вероятности. Если вы будете неукоснительно выполнять мои распоряжения, мы сведем риск к минимуму. Самое главное, не убегайте от меня. Не создавайте между нами никаких преград.

— Я постараюсь, — сказал Кедаев. — Как все начнется?

— Вы не будете помнить, что умерли, — ответил я. — Вы встретитесь со мной. Я напомню вам в двух словах, что происходит, и подам условный знак, что путешествие началось. В этот момент возможна сильная реакция страха. Изо всех сил постарайтесь удержать себя в руках.

Кедаев кивнул.

Это был странный кивок. Скорее половина кивка. Его подбородок добрался до нижней точки траектории, и в ней, видимо, что-то пришло ему в голову — его лицо замерло. А потом медленно поехало вверх, постепенно становясь белым.

— Повторяю, — сказал я. — Изо всех сил старайтесь держать себя в руках. Помните, что ваши страхи и надежды начнут материализовываться. Чем быстрее вы прекратите проецировать их в нашу совместную реальность, тем скорее мы окажемся в безопасности. Как только я дам вам знак, о котором мы условились, путешествие начнется.

— Что за знак? — тихо проговорил Кедаев.

— Два хлопка по левому плечу, — сказал я.

С этими словами я перегнулся через стол и два раза хлопнул его по плечу.

— Я помню, — прошептал Кедаев. — Мы это уже обсуждали. Да?

— Да, — подтвердил я.

— Это значит… Все уже произошло?

Я кивнул.

Он с силой зажмурился, словно пытаясь раздавить своими веками что-то невыносимое.

— А я готов? — спросил он.

— Нет никакого способа подготовиться к этому. Мужайтесь.

Сказать «мужайтесь» — лучший способ напугать клиента. Но лучше выдоить все его страхи сразу.

Кедаев вдруг дернулся на месте.

— Мне кажется, меня кто-то держит за ноги…

Я вскочил и перевернул стол.

Кедаева за ноги действительно держали две огромных серых руки — словно из сухого растрескавшегося дерева. Под ними был зыбучий песок. Детские киноужасы, подумал я. А потом заметил на одной из рук часы. На правой. Все стало ясно.

Кедаев жалобно поглядел на меня и за несколько секунд ушел в песок с головой. Я прыгнул в оставленную им серую воронку, провалился вниз и приземлился на твердую поверхность. После этого я закрыл глаза и открыл их снова.

Вокруг был коридор загородного дома, убранный с пошловатой роскошью. За окном шел снег. Кедаев как раз входил в высокую белую дверь с золотыми разводами — увидев меня, он облегченно вздохнул. Я шагнул вслед за ним.

В комнате, где мы оказались, было темно. Я знал, что так делают на тайных переговорах иногда гасят свет, чтобы не было возможности заснять происходящее. Но здесь секретность довели до сюрреализма — каждый из сидящих за круглым столом был скрыт черным матерчатым экраном, похожим на огромную фехтовальную маску. Этот экран освещался крохотным красным огоньком — а сидящий за ним не был различим совсем. Казалось, за столом собрались какие-то овальные марсиане.

— А вот и пи-пи-пи, — услышал я низкий мужской голос, измененный электроникой до полной анонимности.

Здесь нельзя было даже записать настоящие голоса — а имена забибикивали, как мат на телевидении. Мне стало интересно, с чем связаны такие предосторожности.

— У меня всего пять минут, — ответил таким же точно голосом Кедаев, уже скрывшийся за одной из масок. — Поэтому сразу к делу. Я не участвую.

— А я вам рассказывал, пацаны, — сказал другой электронный голос, — я в одном отеле видел табличку в лифте. На ней такая эмблема — типа кружочек, а в нем гора. Написано — «17 persons, 1160 kg». И подписано красным, типа как кровью — «Schindler».

— А к чему ты это говоришь? — поинтересовался Кедаев.

— Можешь не попасть в список Шиндлера, — ответил электронный голос. — Там будут только те, кто платил.

За столом раздался невыразительный электронный смех.

— Мы уже двадцать лет не пацаны, — буркнул Кедаев.

— Опять ты не в курсе. Это в ложе «Великий Восток» сделали специальный градус для нобилей из России. «Шотландский пацан». Примерно как «Шотландский мастер», только с национальной спецификой.

За столом опять захихикали.

Я понял наконец, как собеседники различают друг друга — когда кто-то говорил, на его маске зажигался зеленый светодиод. Когда собравшиеся смеялись, зеленые огоньки горели на всех масках.

— Я не делаю провальных инвестиций, — сказал Кедаев. — Финансирование бессмысленно.

— Почему? — спросила темнота.

— Потому, что русского человека сегодня невозможно развести на нужную форму протеста. Он нутром чует — от борьбы на предлагаемом фронте ни суть, ни качество его жизни в лучшую сторону не изменятся. А вот хуже все стать может.

— Русская жизнь жутка, — сказала темнота.

— Жутка, — согласился Кедаев. — Но давайте говорить честно, единственное, что могут предложить человеку нынешние политактивисты — это ежедневное потребление исходящего от них ментального форшмака. И еще, может быть, судимость. Кроме доступа к этим острым блюдам, протест не принесет ничего. Даже если допустить, что страна не развалится на обломки, перестреливающиеся в прямом эфире… Ну что даст победа оппозиции? Не нам, тут все понятно, а плебсу? При коммунизме это был доступ к западному типу потребления. Они его получили. А сегодня?

— Возможность политического самовыражения, — сказала темнота.

— А что они выражать-то будут? Что денег нет? Так кто ж им даст.

— А чувство собственного достоинства? — не сдавалась темнота.

— Какое достоинство, когда денег нет? Когда нет денег, может быть только злоба на тех, у кого они есть. Вот как тут у некоторых шотландских пацанов…

За столом раздался электронный смех.

— Брать головы на абордаж сегодня бесполезно, — продолжал Кедаев. — Любой дурак понимает, что при самом позитивном для оргкомитета исходе борьбы рядовой пехотинец точно так же низкобюджетно сдохнет в своей бетонной дыре. И это, повторяю, в самом лучшем случае. Если его не зарежут на фридом-байрам.

— Мы можем убедить людей, что все изменится.

Теперь электронно засмеялся Кедаев.

— Вряд ли. Всем ясно, что изменятся только доносящиеся из ящика слова. И не сами слова, а просто их последовательности. И еще список бенефициаров режима на сайте «компромат.ру». Возможно, мы в нем будем несколькими строчками выше. Но ни одного пехотинца там не будет все равно. Кого мы убедим рисковать за это жизнью и свободой? Даже самих себя не убедим. Нереально. Но пасаран! Поэтому но финансан. Где у вас туалет?

В темноте загорелась зеленая стрелка.

Встав, Кедаев пошел в ее сторону. Я незаметно скользнул за ним. Кажется, он про меня уже не помнил.

Оказавшись в барочном ватерклозете, Кедаев справил малую нужду и склонился над розовой раковиной. Плеснув несколько раз водой в лицо, он ополоснул руки и уставился в стену.