Виктор Пелевин - Бэтман Аполло

Сердце было перевернуто. Его острие указывало на ухо Аполло.

Может быть, для того, чтобы посетителям, висящим перед императором вверх ногами, казалось, что с сердцем все в порядке и звезда смотрит вверх не двумя лучами, а одним…

— Служи мне, Рама, — сказал Аполло. — Вернись в мир. Нырни в гущу жизни. Пропитайся ее солнечным соком. Забудь певцов неподвижности и смерти. А я буду внимательно за тобой следить. Я помогу тебе стать из мальчика мужчиной. Но для этого ты, как и все остальные, кого присылают ко мне на суд, должен будешь пройти испытание…

— Что, еще одно? — спросил я. — Может, не надо?

Император нахмурился.

— Быть мужчиной для вампира не означает гарцевать перед голой Софи. Мужчина — это герой. Я хочу понять, стоишь ли ты моего интереса…

Его направленные на меня глаза вдруг стали фиолетовыми от бешенства — и, когда меня захлестнула волна неподдельного ужаса, от его лица ко мне прыгнула яркая лиловая искра. Меня тряхнуло, словно от удара током.

Мне показалось, что из меня вынули скелет. Я бессильно обвис на своей жерди, а в самом центре моей головы запульсировала тонкая и очень противная боль.

Она почти сразу прошла — но я знал, что со мной случилось что-то непоправимое.

— Я лишаю тебя Древнего Тела, Рама Второй. До тех пор, пока ты не совершишь подвиг.

— Какой подвиг? — спросил я оглушенно.

— Любой, — ответил Аполло. — Который будет достоин твоей дружбы с императором. Через это проходит каждый undead.

— Но что именно я должен сделать?

— Придумай сам.

— А как я узнаю, что я его совершил?

— К тебе вернется Древнее Тело. Это все.

Тут рация в руке военного зажужжала снова, и огонек в глазах императора угас. Его лицо перевернулось на сто восемьдесят градусов (понятно стало, почему меня так поразило мастерство Софи), и он забыл про меня еще до того, как военный поднес аппарат к его уху. Его лицо сделалось старым и невероятно усталым — а я успел испытать весьма оскорбительное для величества злорадство.

Но я не выдал себя ничем. А потом перед моим лицом опустилась стена лифта — и с надежным металлическим щелчком соединилась с полом.

На бесконечной черной палубе все было по-прежнему. Халдеи с золотыми значками все так же усердно отводили от меня лица — только теперь они не встречали меня, а провожали. Наверняка это был древний восточный ритуал. Надо было спросить Аполло, не он ли случайно правил Вавилоном… Впрочем, это, наверное, было бы неучтивым намеком на его возраст.

Без Древнего Тела я не смогу попасть в Хартланд, думал я. Я не увижу Геру. Я больше… Я больше просто не буду собой.

Чего от меня хочет этот старый хрыч или хрычовка? Чтобы я разбился о дно первой же пропасти? Или чтобы я боялся даже подойти к ее краю? Впрочем, не надо усложнять. Может быть, он или она действительно ждет от меня подобающего вампиру подвига.

Но что это может быть?

Я поглядел в море. Дул ветер, волны загибались легкими белыми барашками, и я несколько секунд любовался бесконечным сине-белым простором — а потом по моей спине прошла дрожь ужаса. Мне почудилось — причем был момент, когда я увидел это совершенно отчетливо — что со всех сторон к кораблю Аполло плывут белые лица-маски, такие же, как плыли к лодке Озириса. Старательно защищают свой грим от капель воды — и точно так же не могут даже приблизиться к колдунам, нарисовавшим их лица. И покорно идут ко дну. Только теперь мне казалось, что они движутся к кораблю со всех уголков мира, заполняя собой океан — и когда-нибудь кто-то из них доплывет…

Но чернуху я отогнал. Уметь это обязан каждый вампир. Тот, кто не научился, долго не протянет.

Меня ждал тот же «Дассо», на котором я прилетел. Когда я подошел к его двери, халдей в черном комбинезоне склонился передо мной и, пряча глаза, протянул мне желтый конверт с большим черным знаком:

Мы были уже готовы к взлету — как только я уселся в кресло, начался разбег. Я успел заметить в окне стоящий на палубе серый военный самолет с двумя двигателями под крыльями — вроде того, на котором президент Буш садился на авианосец после падения Багдада. Но никаких опознавательных знаков на нем не было.

Мы взлетели и сразу легли в глубокий вираж. Через минуту корабль императора появился в иллюминаторе. Я попытался разглядеть на борту его название, и через несколько секунд различил тонкие белые буквы:

Название изменилось. Мне стало страшно глядеть на черную ладью. Так страшно, что в моей голове что-то поддалось, и я вдруг перестал ее видеть. Совсем. Теперь в иллюминаторах было лишь море, покрытое однообразными волнами. Но я не испытал по поводу этой трансформации никакого шока — а только большое облегчение.

К счастью, на самолете был душ со всем необходимым. И чистая одежда — дубликат того костюма, в котором я прилетел. Но в первую очередь я состриг отвратительные загибающиеся ногти, очень затруднявшие любое действие руками. Сбривая бороду, я порезался — мне никогда раньше не приходилось иметь дела с такой длинной щетиной.

Бортпроводник в синем хитоне и легкой золотой маске уже не отворачивал от меня лицо — что вполне меня устраивало.

— Сколько времени я провел на корабле? — спросил я.

— Не могу знать, — ответил он.

Я понял, что это мог быть уже совсем другой проводник.

— Сейчас что — лето, осень?

— Зима, — сказал проводник.

— А какого года?

— Четыре тысячи триста девяносто шестого.

— Ты чего, шутишь со мной? — спросил я зло.

— От основания Вавилона, — сказал он, сгибаясь в испуганном поклоне.

Я почувствовал себя неловко. Проводник был обучен прислуживать высшей вампирической элите — и если он так говорил, значит, именно это летоисчисление считалось официальным в среде undead. Вокруг меня были прекрасно справляющиеся со своими обязанностями кадры. Неадекватен был я сам.

— Ну да, да, — сказал я. — Спасибо, мужик. Помнишь.

Халдей протянул мне флакон в виде двуглавой мыши.

— Вызывает Москва.

Я выдернул пробку и опрокинул флакон в рот. В нем, как всегда, была только одна капля.

Проводник попятился, открыл дверь для персонала ловким ударом зада — и исчез в пилотской кабине, словно боясь случайно услышать, о чем я буду говорить с пустотой.

Передо мной возник Энлиль Маратович в черном спортивном костюме. Он висел в своем хамлете. Было непонятно, видит он меня или нет — а сам я не хотел его тревожить. Несколько минут прошли в тишине. А потом он открыл глаза.

— Рама! Как дела?

— Как сажа бела, — ответил я угрюмо.

— Ага, — сказал он. — Я знал, что все будет хорошо. Извини, не предупредил, что могут быть… Задержки и осложнения. Сам понимаешь…