Андрей Ханжин - Дождливые дни

Бас-партия прострелила в динамики. Помидоров врубился в установку, и с три минуты длилась дикая увертюра, при которой то бас-гитара насиловала замогильный барабанный бой, то стальные хэты выдавали жёсткие пощёчины импровизирующему басу. Совокупление падших ангелов. Наконец ритм выровнялся, и тяжёлый дуэт слился в единую монотонную линию. Бэрри — Guitar — вступил в бой одновременно с истошным девичьим воплем, прорвавшимся сквозь раскорчёванную дыру. Обнажённые икры конвульсивно дернулись пару раз и усмирились. Единственный медиатор раскрошился к чёрту на третьем же аккорде. Хуйня! Находчивый Бэрри сложил вчетверо сигаретную картонку и снова врезался в нарастающий ритм. О, этот чудный скрежет отечественной электрогитары «Урал»! Малахольным британским панкам остаётся лишь скудно фантазировать на тему самого поганого саунда.

Энергетика грязной московской романтики. Столовое молдавское — алб-де-масэ.

Глоток…

И Сантим.

И п

е

р

е

к

р

е

с

с Литлом

ь

е

Интервенция истолкованных переживаний. Ууу, эти замшевые дьяволы, терзающие ватные мозги людей жестяными сердцами! Ингредиенты бесконечности. Каналья… я и Вольга Нестерова. Сыпучая река презрение стирает в кровь беззащитные водоросли наших трепетных душ. Рука гитариста похожа на обугленную ветвь иерусалимской вишни… Мы давно уже мертвы и заселены бухтами — обреченными духами, врывающимися в брошенные человеческие трупы. Голос. Голос Сантима дезинфицирует отравленное электричеством пространство. Гибель толерантности. Торжество обаятельной ненависти. Самоистребление. Математическая культура рушится под лирическим вандализмом. Болото. Казарма слов. Сумерки.

От — топота — копыт — пыль — по — полю — летит

От — топота — копыт — пыль — по — полю — летит

Пауза.

Хоббит витиевато матерится в рифму. Бешеный, неожиданно бешеный Хоббит берет рифму, как спонтанное созвучие, и смачно матерится в неё, наполняя искусством.

И снова — отбойник ударной установки дробит гробовую плиту видимого мира. И снова бультерьер электробаса вгрызается в горло собственной песне… Ещё чуть-чуть, и всё будет завершено. Вообще всё.

Коллективная доминанта рассыпается и крошится. Мы перестаем быть нафантазированными карликами из комиксов про жестоких лавочников. Открывается суть. Запевала Литл душит себя микрофонным шнуром и сквозь его окровавленные белки просачивается персональный демон, недостаточный Бог, несчастный Муравьёв-Апостол болтается на шлиссельбуржской рее. Я жалкая пародия на человека. Литл становится мной.

Алб-де-масэ с грейпфрутом.

Нужно купить сигарет, чтобы было чем сжечь бесконечно долгую искру наступающей ночи.

Сиреневая ветка грохочущей подземки волочит нас на северо-запад столицы. Последние пассажиры устало фиксируют взорами наше пребывание в исчезающих сутках. Сантим молчит. Бэрри молчит. Басист Плешь молчит. Помидоров рассказывает случайной девушке историю создания Микки Мауса. Хоббит мчится в другом составе, в другом направлении и тоже, наверное, молчит. Всё уже сказано. И только Помидоров, предчувствуя, что этот мир ему покидать первым, безжалостно воркует с юной Кипридой о рисованных мышах.

Так давно это было… В прошлом столетии. В прошлой жизни, за которой не оказалось жизни следующей. Лишь бесконечное повторение одного и того же дня, который всё сложнее и сложнее переживать. И не переспать эту жизнь на крымском солнцепёке — взорвётся болью голова. И проснуться, и осоловело смотреть вверх, где в хоре обезумевших чаек и с чёрным нимбом над седой растрёпанной шевелюрой нисходит в юдоль буйный помещик Бакунин.

Нам просто не повезло. Мы выжили в эпоху крушения духа, в эру низвержения мечты. Мы пережили собственное детство. И когда мы повзрослели, мы начали изображать из себя божков. Начали многозначительно кривляться, корчить серьёзные рожи, брать ответственность за самими же собой выдуманный бред. Увлеклись этой пантомимой, этой бессмысленной игрой, забыв, что мы всего лишь расплодившиеся агрессивные млекопитающие — неосознающие свою животную природу зверьки, существа, обученные передавать друг другу свои слабые сигналы посредством определённого набора звуков и закорючек, называемых «речью» и «письмом».

Наиболее восприимчивые из нас, не найдя смысла в каждой отдельно взятой жизни, начали вдруг активно и заразительно беспокоиться о сохранении человеческой популяции в целом. Хотя нахуй нужна эта популяция «в целом», они тоже в принципе не знают. Просто инстинкт самосохранения. Эволюционный процесс.

В центре нашей вселенной торчит большой половой член, соприкасающийся с таким же гигантским влагалищем. А вокруг этой конструкции — триллиарды нюансов, оттенков, доктрин, платформ, обоснований, разногласий, последствий и преступлений. Так сказано в Библии: «В день, в который вы вкусите их, откроются глаза ваши, и вы будете как боги, знающие добро и зло». Так сказано во всех рукописях, которыми начиналось человечество.

И тогда, чтобы как-то поприличнее, поизощрённее объяснить себе это беспрерывное и бессистемное совокупление, нашими далёкими, еще сутулыми предками было придумано надчеловеческое понятие — Бог.

И когда мы взрослеем и скрещиваем естественное с надуманным, то начинаем изображать из себя божков. Разум искажается до такой степени, что всё естественное мы воспринимаем как зло, а всё надуманное укладываем в фундамент храма Добродетели — и мучаемся от несоответствия природы и мифа о самих себе. Мы ищем себя, но не находим.

И только в юности мы действительно являлись богами.

Но в том-то и заключается подлость этой поганенькой жизни, что, будучи юными богами, мы не осознаём себя в этом качестве. А когда начинаем осознавать, то перестаём быть и юными, и богами.

Умение проигрывать — это тоже искусство. Это не нравственная капитуляция. Не разложение бунтующего духа, не поза опустившегося аутсайдера. Проигрыш — это состояние. Образ мысли. Это — «четвёртая история Борхеса» о самоубийстве бога.

Мой личный проигрыш начался в день моего появления на свет. Рождение в эпоху гибели Империи, когда вокруг, как предвестники гибели костра, срывались и гасли в кромешной тьме мгновенные, ничего уже не значащие искры. Судьбы.

Поколение моих родителей было воодушевлено победой во Второй Мировой. Они родились с жадным стремлением выжить. Они — созидатели. Мои дети — наследники катастрофы, и им тоже очень нужно выжить, и в них тоже заложен мощнейший потенциал созидания. Но я рождён в эпоху водевильно декорированного краха Империи, в годы её позолоченной агонии — с ядерными шахтами и пустыми прилавками, с пионерскими клятвами и глухонемыми, торгующими в электричках мутными фотографиями порно, с культом Запада и презрением к лицемерному Отечеству, с маразматическими физиономиями вождей, олицетворявших это самое «отечество», и с паскудными анекдотами про русских героев.