Дзиро Осараги - Возвращение

— В этом нет необходимости, — сказал Тосисада Усиги. — Мория, видимо, свяжется с тобой.

Саэко предупредила Тосики не упоминать её имя, если ему удастся переговорить с Тосисада Усиги, поэтому он решил не задерживаться здесь долго, опасаясь прихода Кёго Мория.

Выйдя за ворота, Тосики вновь оглянулся на покрытую красной ржавчиной оцинкованную крышу дома, и в его голове промелькнула самодовольная мысль об исковерканной жизни бывшего военно-морского адмирала, и с жестокостью ещё неопытного юнца, им овладело чувство собственного превосходства. Затем ему внезапно пришла одна идея, и он повернул назад и вновь вошёл в ворота. Усиги уже не стоял, а сидел на веранде своего дома, греясь на солнце, и по-прежнему его взгляд был устремлён на огород. Увидев Тосики, он с подозрением и вопросительно взглянул на него.

— Извините, — сказал Тосики своим характерным невозмутимым тоном, — вы не хотели бы сдать комнату студенту?

Тосисада Усиги сначала как будто не понял о чём идёт речь, а затем, глядя в лицо молодому человеку, улыбаясь, ответил:

— Нет, у меня нет таких намерений.

— Если у вас оно появится, прошу мне сообщить. Дело в том, что у многих студентов нет комнаты для занятий и они находятся в затруднительном положении.

Похоже, что Тосисада Усиги буквально воспринял эти слова.

— Неужели это, действительно, так? — И опустив голову, добавил: — Видимо, это так. Ведь столько домов сгорело, и создавшееся положение может вызвать только сожаление. Если такой случай представится, я тебе сообщу. Я сам подумываю о переезде в деревню.

— В этом случае прошу вас обязательно поставить меня в известность. Может, я оставлю ещё одну визитную карточку?

— Нет, в этом нет необходимости. Я скопирую ту, которую ты оставил для Мория.

Сказав это, он с мягкостью, свойственной пожилым людям, внимательно посмотрел на Тосики.

— Извини, сколько тебе лет?

— Двадцать три.

— В этом возрасте погиб мой сын. Я так и подумал, нет, я правильно определил.

После ухода Тосики Усиги продолжал сидеть без движения на веранде, глядя на свой огород, на котором оставались только остатки съеденного зимой шпината, листья и стебли которого разрослись до гигантских размеров.

— Сколько же лет прошло с тех пор, как мы с тобой вот так последний раз гуляли вдвоём?

Усиги, который шагал рядом с завёрнутой в большой платок бутылкой, на это только улыбнулся. Вокруг была такая тишина, что Кёго почудилось, что он услышал эхо собственного голоса, пришедшего откуда-то с территории храма. Кроме них здесь никого не было. Кёго, собственно, и не ожидал ответа от своего друга, ибо его слова представляли собой монолог или песню, исходящие из его груди. Окружающая природа держала его в своих ласковых объятиях, и он почувствовал, что нежнее японской природы ничего не существует.

Огромные старые криптомерии покрывали территорию храма Энкакудзи, и вместе с соснами они создавали своеобразную тёмно-зелёную ширму, за которой виднелась сакура с бледно-белыми лепестками своих распустившихся цветов. Кёго не ожидал, что сегодня впервые после более чем десятилетнего отсутствия увидит перед собой цветущую сакуру, но даже она казалась ему призрачной в своей бледной красоте.

— Насколько я помню, я никогда не получал удовольствия от любования цветами сакуры, разве только ночью, ибо кругом всё было покрыто пылью и заполнено толпами людей… Как всё отличается, когда любуешься ею в таком чистом, тихом окружении. Мне нравится этот храм, как ты говоришь, он называется — Энкакудзи?

— Да, Энкакудзи. — Усиги улыбнулся. — Ты знаешь, от нечего делать я начал читать книги о Камакура и многое узнал. Я мог бы стать гидом. Этот храм и Зал Света в храме Кэнтедзи самые прекрасные. Я тебе покажу его позже.

Кёго взглянул на двухэтажные ворота храма с их толстой соломенной крышей, которая высоко возвышалась среди криптомерий и сосен. Территория храма была аккуратно убрана, и посыпанные песком дорожки были тщательно разметены.

— Здесь есть монахи?

— Да, есть.

— Но они, наверное, не покидают храм?

— Они занимаются медитацией, собирают милостыню или пьют сакэ.

— Милостыню? Но кто в наши дни может им что-нибудь подать?

— Они идут в деревню. Если там монахов кормят, значит, дела там не так плохи.

— Ты сам похож на монаха. Особенно твоя голова!

— Я серьёзно думал пойти в монахи. Я многого не знаю об этом, но в прошлом многие отказывались от бренного мира и уходили из дома. Похоже, тогда было легко поступить в монастырь, но сейчас это вряд ли так.

Они стояли в тени и могли видеть, как поднимается воздух от нагретой солнцем поверхности земли. Тропа, ведущая к монашеским кельям, вместе со ступеньками была высечена в скале, и на ней были видны прилипшие после вчерашнего дождя лепестки цветов сливы.

Они остановились перед расположенным около тропы небольшим прудом, на поверхности которого отражалась цветущая рядом сакура, и наблюдали за лениво плавающими в нём сазанами.

— Я никогда раньше не замечал, что сакура настолько прекрасна.

— Я знаю места, где её цветы ещё более красивы.

Они поднимались по небольшому склону вдоль зарослей бамбука, которые были обвиты красными цветами камелии.

— Немного впереди находится могила «Безграмотного монаха», который был первым настоятелем этого храма. Она представляет собой простую кучу камней.

— Ты, действительно, хорошо всё знаешь, и из тебя мог бы получиться отличный гид. Но меня не интересуют слишком большие подробности из истории буддийских обрядов. Меня полностью удовлетворяет спокойная прогулка по территории храма в этот прекрасный весенний день. Я глубоко чувствую, что это настоящая японская весна, сонная и мягкая. Весна в Европе тоже прекрасна, но она другая.

Бамбук шелестел от дуновений ветра. Они поднялись по каменным ступеням и увидели наверху ворота, а прямо за ними маленький сад, от которого исходил какой-то необъяснимый свет. Это было хранилище Солнца Будды и мавзолей великого сёгуна Токуминэ, основателя храма.

— Вот мы и здесь! — объявил Усиги тоном гида.

Они вошли внутрь, и Кёго невольно остановился, потрясённый открывшимся перед ним видом. Освещаемая полуденным солнцем магнолия с её распустившимися белыми цветами поднималась на фоне тёмно-голубого неба рядом с цветущей сакурой. Это было неописуемо красиво. Великолепие цветов отражалось на открытых панелях дверей мавзолея. Толстые, пышные лепестки магнолии и лёгкие возбуждающие цветы сакуры перемешивались, как собрание бесчисленного количества освещённых солнцем морских ракушек, которые, в свою очередь, излучали из своей глубины мягкий и нежный блеск.

Кёго продолжал неподвижно стоять, наслаждаясь красотой.