Джерри Стал - Вечная полночь

Несмотря на лихорадочные перепихоны, первые недели у Зоу я сильно хворал. Ограничения в йоге, десять дней ничего, кроме ромашки, сотворили с моим организмом непонятные вещи. Я как следует прочистился, но очищение чуть меня не убило. К двадцати двум годам я торчал ежедневно уже лет пять, и шок потряс мой организм, как Драно. Некоторое время я думал, что у меня просто грипп. За тем исключением, что грипп так не воняет. Будто меня похоронили и откопали, и из моих пор выделяется то, что отпугнет даже грифа. Мне удалось доковылять до врача.

Наконец, я пришел к доктору Ронзони. Точнее, к доктору Ронзони-младшему, поскольку его отец, чья оригинальная табличка до сих пор украшает его дом на Бликер-стрит, умер как раз на той неделе под ножом во время операции на почках. Я не поинтересовался у миниатюрного доктора, почему он так быстро вернулся к работе. Мне и не понадобилось что-то спрашивать. Он объяснил, постоянно теребя пучки смазанных виталисом волос, торчащих у него на голове в разные стороны, что «так хотел папа». Папаша, понимаете ли, работал в ту самую неделю, когда его отец умер. И, без сомнения, как бы так получше выразиться, Ронзони-младший нарисуется в офисе продолжать семейную традицию, когда его папа, чье фото красовалось прямо передо мной, отбросит копыта. Очень удобно.

С одного взгляда на меня наш добрый Ронзони отпрянул просто в ужасе. «Боже мой, — выдавил он из себя, — чем вы занимались?»

Толстенький врач-лилипут диагностировал «обезвоживание». Я был обезвожен, как картошка быстрого приготовления, которую мама покупала в качестве гарнира к пережаренной грудинке. Добавьте воды и подавайте меня на обед людоедам-трудоголикам, у которых нет времени ждать, когда закипит котел.

Раз уж я выполз из дома, имело смысл по-любому идти ложиться в Сент-Винсент, как мне предписал Ронзони-младший.

Док Ронзони, этот человечек с правильной формы черепом и миниатюрным, цвета болотной мальвы, телом, выписал мне направление.

Самого последнего пациента выкатили из Щелочной Палаты, и вкатили туда меня. Основная разница между нами, не считая пятидесяти лет, заключалась в том, что простыня покрывала ему голову.

На следующее утро я открыл глаза и увидел дуэт молодых интернов, ошивавшихся у моей койки.

Очухавшись, я понял, что они держали мою правую руку, рассматривая пальцы. Они не обратили на меня ни малейшего внимания. Они просто продолжали изучать мои пальцы, явно взволнованные тем, что на них обнаружили.

Видишь, — зашипел один из этой парочки с более живым личиком своему спутнику, — вот здесь они сплющены.

Он сжимал верхний сустав моего среднего пальца, поднеся его к лицу своего товарища, словно подопытный образец.

— Ты прав, ты прав, — кудахтал второй молоденький врач, кудрявый парнишка с толстой шеей, страшно напоминавший Ларри Файна в период расцвета «Three Stooges» и вовсю пахнувший «Aqua Velva». Дешевый одеколон приятно забивал вонь eau dе мочи, пропитавший помещение. «Боже мой, — продолжал ужасный двойник Ларри, — не думаешь ли ты…»

— Да, именно!

И тут первый маленький доктор — они, что, всегда перемещаются парами, или эти мясники из Сент-Винсента просто хотели разделить удовольствие, занимаясь моим лечением? — уронил мою лапу, как ломоть протухшей говядины, и вытер свои ладони о штаны. Это происходило, старики помнят, в доспидозную эпоху, еще до наступления времен, когда врач даже не станет вас осматривать, предварительно не натянув защитные перчатки.

— Так, ну и что это за херня? — заорал я, не в силах терпеть недоговоренность их заключения, такого исключительного и удивительного, по мнению этих двух сияющих малолеток.

Если бы подушка зевнула и выплюнула пятерку, они и то были бы не так шокированы. Неужели, выразилось у них на лице, эта штука разговаривает?

Повисла пауза, потом копия божественного Студжа произнесла: «Сказать ему, Донни?»

Непонятно отчего, но одно знание, что моего врача зовут «Донни», несколько тревожило. Впрочем, я подозревал, что маленькая «эврика» доктора Донни взволнует меня гораздо сильнее.

Они обменялись взглядами — понимая, что профессионалы, как и боги, должны перемигиваться в присутствии смертных — и наш замечательный Донни пожал плечами. Вам будет неприятно, говорило это его движение, но он мне сочувствует. Его еще не окончательно заездили, и он найдет время поговорить с этим неудачником из благотворительной палаты. В конце концов, пациенты — живые люди. Всегда полезно останавливаться и вспоминать об этом от случая к случаю.

— Посмотрите на свои пальцы, — произнес он с заученным терпением. Я видел, как он вскинул глаза на Ларри, но тот ничего не сказал. А что тут скажешь?

— Видите ногти? — продолжал Донни. Он говорил медленно, и мне казалось, что он изо всех сил старается выражать свою мысль менее сложными словами. — Видите, какая у них форма? Это называется «сплющенные».

— Именно, — встрял сынок Ларри. — Сплющенные.

Ему явно тоже хотелось попрактиковаться в беседах с Простыми Людьми.

— Когда у них такая форма, — разъяснял Донни, — мы считаем это симптомом…

— Весьма очевидным симптомом, — добавил Ларри.

Тут они на пару замолкли. Возможно, они снова задумались, стоит ли мне сообщать. Сложная штука, эти беседы врача с больным. Молчание тянулось, секунды превращались в минуты, и мне пришлось повторить вопрос: «И что же это значит? Отвечайте!»

Еще один многозначительный coup de oeil [7] Взгляд ( фр .). между младшими практикантами — а вдруг чувак неуравновешанный? А вдруг станет кусаться? — потом Ларри поборол в душе бурю эмоций и выдал. «Это значит, — сказал он, крутя пальцами от волнения, — сифилис. У вас сифилис».

— И, — добавил его более уравновешенный compadre, — вы больны уже некоторое время. Сифилис имеет три стадии. Ногти сплющиваются лишь при третичной стадии.

— Третичная значит третья, — заверещал Ларри. Он был явно шальной. — Последняя стадия. Но, — поспешил он добавить, наверное, чувствуя, как во мне поднимается паника, — но ничего страшного. В смысле, можно… В смысле есть возможность его вылечить.

— Возможность? Возможность, блядь?

Надо признать, я воспринял это известие без малейшего достоинства. Все, что я знал про сифилис. — от него умерли Аль Капоне и Ницше. Однако сначала у них полностью поехала крыша. Даже будь они для меня образцами для подражания, это не значило, что я готов скончаться, как они. Если эти ублюдки с сахарными задницами собираются сообщить мне смертный приговор, пускай хотя бы дадут наркотики. Прямо сейчас. Вынь да положь. Но я уже заранее знал, что они оснащены только «бинакой» и аспирином. Без толку…

Но все обошлось. В итоге все прекрасно разрешилось. Когда я сдал кровь и пришли результаты анализов в последний день моего пребывания в пьяной палате, оказалось, что никакого сифака у меня не было. А были у меня не-совсем, но почти-сплющенные и не-очень-чистые ногти.